Фантазиста. Первый тайм. Надежда Сухова

глядя на мамину фотографию. Джанлука ещё о чём-то переговаривался с синьорой Чинтой, а потом обратился ко мне:

      – Франческо, не хочешь меня проводить?

      Я отрицательно мотнул головой. Зачем делать ещё больнее? Менотти понимающе кивнул и ушёл. С этой минуты потянулись мои унылые и бесконечные дни, наполненные болью, скукой и отчаянием.

      В первую же ночь меня побили. Мальчики дождались, пока я усну, потом набросили на меня покрывало и, как в мешке, поволокли в то самое помещение, где стояли шкафчики. Били меня недолго, но зато все – руками, ногами, чем-то ещё. Я плакал, задыхаясь в пыльной ткани, и укрывал голову от ударов. Потом меня оставили в покое, и когда я выбрался и вернулся в спальню, все уже лежали на своих местах так тихо, словно спали как младенцы. Наутро я был похож на жертву автокатастрофы: с опухшей разбитой губой, синяками на руках и спине. Правда, под одеждой этого не было видно. Но сестра Мария – монашка, которая занималась нашим досугом, – обратила внимание на мою губу. Я соврал, что пошёл ночью в туалет и с непривычки стукнулся об дверь. Проучившись год в «Резерве», я знал, как относятся дети к ябедам, и начинать своё пребывание в приюте с позора не хотел.

      Теперь моя жизнь наполнилась ненужной работой, муторной учёбой и странными занятиями вроде переписывания Святого Писания. Сестра Мария утверждала, что это богоугодное дело, помогающее замолить грехи наших родителей, за которые мы сейчас расплачиваемся. Я переписывал книгу наряду с другими воспитанниками и никак не мог взять в толк, какие же грехи лежат на моей бедной мамочке. Доверие к сестре Марии у меня резко упало. Как, впрочем, и к нашим преподавателям.

      Начальную школу вела сестра Киприана, которая раз по пять за урок повторяла нам, что мы – несчастные сироты и должны быть благодарны богу и государству, что о нас заботятся, одевают-обувают и пытаются дать хоть какое-нибудь образование. Отношения с учёбой у меня ещё сильнее испортились, поэтому сестра Киприана быстро причислила меня к непроходимым тупицам и стала считать умственно отсталым. Она не забывала напоминать мне об этом каждый раз, как только я делал ошибку или не мог усвоить материал. Я возненавидел её всей душой, и, думаю, это чувство было взаимное.

      С физкультурой у меня, как бы странно это ни звучало, тоже не ладилось. Я в свободное время выходил на пустырь погонять мяч, чтобы держать форму, как завещал Гаспаро, и это жутко не нравилось нашему тренеру. Во-первых, он терпеть не мог футбол. Во-вторых, он всю жизнь занимался спортивной гимнастикой, пока жизненные обстоятельства не закрыли ему дорогу в большой спорт. Так, оставшийся без высоких достижений, но с ненавистью ко всем, у кого что-либо получалось, синьор Тротто срывал на мне свою копившуюся годами злость. Он заставлял меня кувыркаться, выделывать немыслимые упражнения. Когда у меня не получалось, он орал, что я деревянный чурбан и что мне место на хоздворе – подпирать крышу. Но было