Ахматова в моем зеркале. Лиза Дионисиаду

что-то писала, когда услышала беседу на русском языке.

      Сначала я решила, что голоса доносятся из соседней комнаты, где работал телевизор. Я часто оставляю его включенным, даже когда иду спать, – все-таки чье-то присутствие. Пошла посмотреть. Журналист задавал вопросы какому-то политическому аналитику о происходящем в нашей болезной стране. Нажала на кнопку, и экран погас: такого рода передачи скорее еще больше запутывали, нежели просвещали. Признаюсь, мне давно уже стало все все равно.

      Разговоры, однако, продолжались, и, пытаясь понять, откуда они доносятся, я открыла входную дверь и оказалась в доме на Фонтанке. Точнее, в одном из домов, где жила Анна в районе Фонтанки. Осмотревшись, заметила письменный стол Николая Пунина в дальнем углу кабинета, где впервые заночевала Анна, когда ее, бездомную, приютил профессор. Затем, переночевав по очереди во всех комнатах, даже в детской дочери Пунина, она устроилась на двуспальном профессорском диване. В этом доме ей суждено было прожить большую часть своей жизни. Жена и дочь Пунина не противились этой связи, Пунин же по-своему полюбил ее. Как бы там ни было, его любовь – большая или скромная – не могла укротить ее беспокойного сердца, не умиротворила. Хотя кто может ответить, как нужно строить свои отношения с ангелом?

      Кроме прочих странностей в ее отношениях с Пуниным, Анну изводили угрызения совести, тоска, вызванная смертью Гумилева, самым страшным до той поры ударом судьбы. Ей казалось, что ее скручивает какая-то темная, беспощадная сила.

      Каменные строки, полные отчаяния, беспомощности перед ледяным равнодушием власти и понимания, что полюбила она по-настоящему Гумилева только после его смерти.

      Как же глубоко она его ранила…

      Хорошо здесь: и шелест, и хруст;

      С каждым утром сильнее мороз,

      В белом пламени клонится куст

      Ледяных ослепительных роз.

      И на пышных парадных снегах

      Лыжный след, словно память о том,

      Что в каких-то далеких веках

      Здесь с тобою прошли мы вдвоем.

1922 г.

      После расстрела Гумилева жизнь Анны потекла по совершенно иному руслу. Она вдруг осознала, что по какому-то трагическому замыслу несла смерть тем, кого любила, своими стихами рыла им могилы.

      Я гибель накликала милым,

      И гибли один за другим.

      О, горе мне! Эти могилы

      Предсказаны словом моим.

      Как вороны кружатся, чуя

      Горячую свежую кровь,

      Та к дикие песни, ликуя,

      Моя насылала любовь.

      С тобою мне сладко и знойно,

      Ты близок, как сердце в груди.

      Дай руки мне, слушай спокойно.

      Тебя заклинаю: уйди.

      И пусть не узнаю я, где ты,

      О Муза, его не зови,

      Да будет живым, невоспетым

      Моей не узнавший любви.

1921 г.

      Это чувство разъедало и омрачало ей душу. Будучи строгой