Мадагаскар. Кинематографический роман. Мурад Ибрагимбеков

вел на поводу овчарку по кличке Тигр. Стал слышен шум молотков, пил, стамесок и прочих строительных инструментов – работа спорилась. Я предполагал закончить строительство недель за пять. Постройка декораций всегда вызывала у меня легкое радостное волнение. Так было и сегодня. Я отложил книгу и направился на площадку понаблюдать за тем, как идут дела.

      В то утро я впервые увидел номера. Наблюдая за работой строителей, я обратил внимание на однотипные татуировки на их запястьях. Сначала я решил, что это дань некой криминальной традиции, так сказать, субкультура преступного мира. Но обитатели промзоны вовсе не были преступниками в привычном понимании этого слова. Люди слаженно и споро возводили мой съемочный объект, а на запястье у каждого виднелся синего цвета номер. Калейдоскоп шестизначных чисел на запястьях трудящихся не мог не вызвать интереса.

      – Привет, Штефан, – услышал я. Лицо рыжеволосого рабочего, держащего в руках пилу, показалось мне знакомым. – Это я, Дмитрий, – представился человек с пилой и улыбнулся.

      Улыбка не была доброй, скорее, это была ухмылка человека, который вовсе не рад встрече. По этой ухмылке я его и узнал. Имени Дмитрий я точно не мог помнить, потому что никогда его и не знал, но сам человек всплыл в моей памяти. На студии Бабельсберг, куда мне удалось устроиться декоратором после демобилизации, его все называли Рыжим. Ну разумеется, это был он! Заметно постаревший, но определенно он. Выглядел Рыжий плохо, сказывалось многолетнее недоедание. Нельзя не признать, что при Гитлере граждане стали питаться лучше, однако мой давнишний знакомый, видимо, так и не успел отъесться за годы продуктовой стабильности.

      Рыжий отличался излишней саркастичностью и способностью конфликтовать с начальством по любому поводу. В те годы Рыжий безуспешно пытался организовать профсоюз рабочих кино, донимая всех окружающих бесконечными разговорами о необходимости соблюдения прав пролетариев, сплоченности тружеников киноиндустрии, следованию техники безопасности и прочем. От всего подобного я был далек, найти хоть какую-то работу было несказанной удачей, поэтому в профсоюз я вступать не согласился, что привело к нашей размолвке. Подробностей не помню. Возможно, как общественный деятель Рыжий и мог состояться, если бы он не устроил драку с гафером, бригадиром осветителей. Его со скандалом уволили, и больше о профсоюзе на студии никто не заикался.

      – Спроси у своего Гитлера, когда увидишь, – неприязненно посоветовал он мне, когда я вежливо поинтересовался у него о татуировках.

      Рыжий утверждал, что подобные числа полагались каждому сегрегированному гражданину.

      – И они не стираются? – спросил я, хотя уже знал ответ.

      – Ни в коем разе, сделано на всю жизнь. Странно, господин режиссер, а у тебя еще нет такого?

      Я ничего не знал о новом правиле и потому был несколько обескуражен. Неужели и у меня на руке будет такой же номер? Кинорежиссер с татуировкой? Абсурд.

      Я инстинктивно глянул