Желание. Трейси Вульф

а я худо-бедно заменяла ей ее внучат, которые жили на другом конце страны. А затем я просто взяла и исчезла. У меня падает сердце, когда я думаю об этом – думаю о ней и том, как она гадает, куда я делась.

      Но поскольку в последнее время на меня и без того свалилась куча огорчений, я заставляю себя забыть про свои сожаления и спрашиваю:

      – А что еще ты помнишь?

      На секунду мне кажется, что он примется давить на меня или, того хуже, начнет рассказывать какую-нибудь историю о моих родителях, которую услышал от меня и которую мне сейчас не вынести. Но он, как всегда, видит больше, чем следовало бы. И уж точно больше, чем мне бы хотелось.

      Вместо того чтобы заговорить о чем-то сентиментальном, трогательном или грустном, он закатывает глаза и говорит:

      – Я помню, как ты стояла надо мной каждое утро в семь часов и требовала, чтобы я проснулся и начал действовать. Ты настаивала на том, чтобы что-то делать, несмотря на то что мы ничего не могли.

      Я чуть заметно улыбаюсь, услышав нотки легкого раздражения в его словах.

      – Тогда чем же мы занимались? Я хочу сказать – помимо обмена историями.

      Следует долгая пауза, затем отвечает:

      – Разножками.

      Это совсем не тот ответ, которого я ожидала.

      – Разножками? В самом деле?

      – Мы проделывали тысячи и тысячи разножек. – На его лице написана невероятная скука.

      – Но как такое возможно? Я хочу сказать, у нас же не было настоящих тел, не так ли?

      – Ты сотрясала все вокруг, когда совершала прыжок. Это было так неловко, но…

      – О господи, скажи, что я не все это время оставалась камнем, – перебиваю его я.

      – А как же. Я пытался уговорить тебя заняться каким-нибудь менее шумным спортом – например, стрельбой по тарелочкам или танцами в деревянных башмаках – но ты стояла на своем. Разножки – и все тут. – Он пожимает плечами, как бы говоря: ну что я мог поделать? – после чего наконец разражается смехом, который так долго пытался сдержать. – Нет, ты была в своем человеческом обличье, но весь этот марафон разножек… – Он подмигивает мне.

      – Но я терпеть не могу разножки. Я их просто ненавижу.

      – Как и я. Теперь. Но ты же знаешь, что говорят о ненависти, не так ли, Грейс? – Он откидывается на спинку своего стула и смотрит на меня таким пламенным взглядом, что его жара, пожалуй, было бы достаточно, чтобы распрямить мои курчавые волосы. – Это просто другая сторона…

      – Я в это не верю. – Я обрываю его прежде, чем он успевает закончить старую поговорку о том, что ненависть и любовь – это всего лишь две стороны одной медали. Не потому, что я действительно этому не верю, как я сказала, а потому, что какая-то часть меня верит. И потому, что сладить со всем этим сейчас я не могу.

      Хадсон не пытается вывести меня на чистую воду, за что я ему очень благодарна. Но он и не оставляет эту тему. Он остается сидеть, обхватив рукой спинку соседнего стула и вытянув под столом свои длинные ноги, и смотрит на меня.

      Мне следовало бы уйти – и я хочу уйти, – но в его взгляде есть нечто такое, что