Хроники ржавчины и песка. Дарио Тонани

тридцать один, у меня борода и длинные волосы. Выгляжу как старик. Надо бы постричься.

      Может, завтра, на годовщину исчезновения папы.

      А еще в дневник я записываю, сколько гибнет птиц. Это немного отвлекает от монотонного подсчета яиц.

      Тысяча сто двадцать три… 1123! Чайки, альбатросы, вороны, ромбокрылы и совсем маленькие птички, которые приносили мне лишь сколопендр да букашек…

      И все умирали мгновенно!

      Яиц чуть поменьше.

      Девятьсот семьдесят шесть.

      976!

      Мы идем к морю. Я это чувствую. Именно туда. Птицы все чаще приносят свежую рыбу. И все меньше комарокрысов, которые живут в пустыне.

      Если бы только я мог посмотреть вокруг, а не только вверх. Взглянуть хотя бы один разочек.

      Но, может, все это правильно.

      Со временем я понял, что и Робредо – тоже яйцо. А я лишь птенец. Наверно, я должен страдать от этого и кричать, пока не охрипну.

      Может, я еще не родился.

      Рано или поздно меня вытолкнут наружу – остается лишь надеяться, что не будет больно. И я не умру от удара о песок или камни.

      Время здесь, видимо, скрупулезно отсчитывается часами с зубчатым механизмом, так что, думаю, все должно произойти в какой-то важный день, например, в годовщину последнего приема пищи: в день, когда исчез мой отец.

      Завтра.

      А если этого не случится в течение… хм, тридцати семи часов, когда панели над трубами открываются и луны Мира9 светят в ночной темноте, я смирюсь и пойду спать.

      И буду ждать еще год…

      Интерлюдия

      Стоооой!

      Ледяной ветер подхватил крик. И сразу же послышался кашель.

      Караван дернулся и замер. Грохочущая процессия из пятидесяти пеших и десяти конных остановилась. Вниз соскользнули лямки, тросы и цепи, и полдюжины измученных людей повалились на лед. Крик значил только одно: отдых. Пусть и всего на пять проклятых минут.

      – СТОООООЙ! Стой! – повторил впередсмотрящий.

      Еще несколько человек рухнули на колени.

      Бушевала страшная метель. Мороз пробирал до костей…

      В лед что-то вмерзло. Похоже на человека в толстых латунных доспехах. Солдат?

      Впередсмотрящий бросил жезл, присел на корточки и попытался счистить затвердевший снег со льда рукавицами. Потом снял их, поскреб поверхность голыми руками и стряхнул снежную пыль рукавом шубы: так удалось освободить небольшой круг, сантиметров двадцать-тридцать в диаметре, – как раз по размеру блестящей металлической маски. Пригляделся повнимательнее: маску словно бы не просто положили на лицо, а отлили прямо на коже: морщины на щеках и лбу, невидящие глаза… Голова и маска были одним целым, невероятным, чудовищным сплавом металла и боли.

      Подобрав жезл, впередсмотрящий встал и обернулся, чтобы оглядеть неподвижный караван. О людях, с которыми такое произошло, он слышал и раньше, но своими глазами видел впервые. Все побросали тросы и ждали какой-нибудь команды. Сзади возвышался киль Робредо – махины водоизмещением 25 200 тонн, с 8 котлами,