Достоевские дни. Оганес Мартиросян

храп, вылез, переоделся в ночное и тоже уснул, прижавшись к другу всем телом и согревая его».

      Фёдор смотрел из окна и держал Надю за руку, мимо проплывали деревья, постриженные в фигуры и души Толстого, Гоголя, Достоевского и Тургенева. «Бог – это лестница, ведущая одновременно в подвал и на чердак. Бог – лестница, Христос – эскалатор, дух – лифт». Образы эти бежали за трамваем и вопили, кричали, визжали свои произведения, впадающие в стихи Маяковского.

      «Утром Найдёныш сварил кашу, позвал друга и покормил его. Тот не остался в долгу: принёс из магазина свежий батон и сметану. Найдёныш сперва удивился, потом почесался, сел за стол и перекусил, макая батон в сметану и облизывая пальцы, чтобы было вкусней. Вдвоём выпили чай. Друг глотал из стакана, Расторопша хлебала из блюдца и смотрела вокруг. Кольца на их пальцах были кругами вокруг оси Сатурна без планеты самой, потому что Найдёныш не был в положении, которое он хотел».

      Они вышли на Малой Садовой, взялись за руки и решили зайти в парикмахерскую: Надя решила, что Фёдору надо немного скинуть волос. Посидели, подождали очереди, в конце которой Фёдору перед зеркалом сделали причёску, приняли деньги и пожелали удачи. Дошагали до кафе «Огонёк», заказали суши и пиво, съели и выпили их.

      «В один из дней друг и Найдёныш сидели на полу и играли в лото. Телевизор работал. Раздался звонок в дверь. Пришли люди, внесли стиральную машину на удивление Расторопши и установили её. Получили деньги, ушли. Друг взял инструкцию и начал объяснять устройство Найдёнышу. Тот молчал и вникал, кивая иногда головой. Всё поняв, он собрал бельё – трусики, носки, майки, – загрузил их в барабан, включил не с первого раза машину, погугукал ей в такт, работе её, пошёл читать и писать. Друг отправился с ним».

      В кафе вошёл маленький Шелер за руку с человеком вообще, они сели за столик у входа и заказали «Мартини лайт». Фёдор незаметно сфотографировал их. Макс Шелер будто напоминал дрессированное всемогущее и всесталинское, походил на парк, в котором играли дети. Он пил и блевал глазами, исторгал ими алкоголь, опьяняющий воздух, скатерть, людей. Немыслимое исходило от него, но главное – источалась ранняя смерть, разбегающаяся десятками работ по углам. Левый глаз был кроссвордом, правый – сканвордом: они решались человеком вообще, пьющим и говорящим стихами Бодлера, Верлена и Валери. Поэзия перемежалась матом на французском языке и ящиками коньяка «Арарат».

      Фёдор закурил, зажёгши спичку от подошвы ботинка, бросил взгляд налево и увидел за столом Чорана и Сиорана, борющихся руками, поставленными на книги. Он подошёл и увидел вблизи издания: они были трудами Ницше на языке внезапного оригинала – на языке Армении, на наречии гор, на диалекте горя, когда страна – это человек, сидящий в психушке, запертый в ней. Величайший мыслитель, с камнями – буквами на полях. С целыми пирамидами и курганами, внутри которых – трупы, чьи сердца постепенно выходят из спячки и исполняют «Стук», песню как жизнь