Горькая полынь моей памяти. Наталия Романова

в машине салфетки и воду и кинулся к своей поморочке.

      – Я этот японский ресторан закрою! – ругался Дамир, пока Элю снова выворачивало, а он держал её покрытую липким потом голову. – Ноги нашей там не будет!

      – Причём здесь ресторан? Меня ещё утром тошнило, и вчера тоже, к обеду прошло, а сегодня вот… – она снова схватилась за желудок.

      Оставались сильные рвотные позывы, всё остальное давно покинуло желудок, от этого Эле становилось ещё хуже. Воду она пить отказывалась, отталкивая бутылку, со слезами на глазах уверяя, что и та воняет илом.

      – Это не воняет? – осведомился Дамир, протягивая бутылку с пепси-колой. Они уже сидели в машине. Если до этого Эля была бледной, то теперь и вовсе зелёной, как примятая осока в набегающей речной волне.

      – Нет, – Эля с видимым удовольствием выпила половину банки, даже порозовела немного. – Отвези меня домой, посплю, всё пройдёт.

      – Хорошо, – он обеспокоенно покосился на Элю. – Когда у тебя были последние месячные?

      – Не помню…

      – Эля, такие вещи надо помнить! Ты два месяца живёшь половой жизнью, необходимо помнить, когда у тебя были месячные, – Дамир уже вспомнил, и результат ему не понравился. Первый раз критические дни у Эли появились примерно через неделю после их первого раза и на этом всё. Ничего. Зеро. Полтора месяца. Это может ни о чём не говорить, а может и…

      Твою мать! Он покосился на Элю, кинул быстрый взгляд на впалый живот. Не может быть.

      – А я не помню! Погоди, – Эля залезла в свой телефон, что-то шептала, загибала пальцы, ещё раз загибала, рисовала ногтём чёрточки у колена. – Ты же всегда пользовался презервативом! – с укором прокричала она.

      – Не всегда, для тебя это не новость, – отрезал Дамир. Ей иногда «натирало», или она попросту капризничала, Дамир, как болван, шёл на поводу.

      – А у тебя есть деньги на аборт? – снова зеленея, спросила Эля, уставившись щенячьим взглядом на Дамира.

      – Есть, – он отвернулся к окну.

      Аборт. Аборт. Аборт было бы правильно. Логично. Ей восемнадцать лет, восемнадцать! Какая из неё мать? У неё рефераты, доклады, колледж. У неё Эдвард, мать его, Каллен, вампир с мукой на лице. По той же причине аборт делать нельзя. Восемнадцать лет. Чем это аукнется? Какие последствия принесёт?

      Дамир Файзулин никогда не был оголтелым пролайфером, борцом против абортов, его мало интересовало, считается ли эмбрион человеком с причитающимся священным правом на жизнь. О религиозном аспекте он тоже не думал. Харам или нет, он не хотел знать, но выросший в многодетной семье, с матерью, осуждающей аборты, Дамир не мог не впитать негативное отношение к прерыванию беременности. Его мало интересовало, делали ли взрослые любовницы от него аборты, ему не говорили, он был признателен.

      Только Эле восемнадцать лет. Какой, в жопу, аборт? Какой, к шайтану, ребёнок?

      – Куда ты едешь?

      – В аптеку, за тестом.

      – Зачем?! – в ужасе подпрыгнула Эля, смотря широко распахнутыми васильково-синими глазищами.

      – Узнать,