Пепел и пыль. Ярослав Гжендович

гравием внутреннего двора с колодцем посредине. Вернее, я предполагал, что это монах – он был одет в синий халат и напоминал дворника. Другой вероятный монах, в темном длинном плаще, направлявшийся к калитке с папкой в руках, походил скорее на адвоката. Сопровождавший меня привратник, в свою очередь, носил монашеское одеяние, но прикрытое неопределенного вида черной курткой. Он был плечистым словно вышибала, а его движения – пружинистыми как у пантеры.

      Он молчал, а я не считал себя обязанным развлекать его разговорами.

* * *

      Настоятель принял меня в кабинете, сидя за старым обшарпанным столом, в теплом круге света от лампы, на голой стене у него за спиной виднелось лишь огромное черное распятие. Крест имел в высоту метра два, а на лице висящего на нем Спасителя застыло полное экспрессии жутковатое выражение, какое придавали в эпоху барокко. Ночной кошмар бумерангом вернулся ко мне.

      Такому кресту следовало висеть над накрытым красным сукном столом мастера-инквизитора Иоанна из Капестрано. Того самого, который ненадолго посетил Краков, а затем уехал, оставив после себя зловещую детскую считалку:

      Эндолик, пендолик, красненький столик

      пана Яна Капистрана.

      На кого попадет,

      Тому голову снесет».

      Эндолик – это ремень, если вы не знали.

      Я сглотнул, но не подал виду.

      В подобных местах мне становится не по себе. Я видел значительно больше, чем многие священнослужители, и ничто из встреченного мною не походило на то, о чем рассказывают на уроках религии. Тем не менее они считают, что все равно знают лучше.

      Может, и так.

      Вот только я это видел.

      Кажется.

      Настоятель поздоровался, предложил сесть и налил в чашку чая.

      Наливая чай и пододвигая мне маленькое блюдечко с вареньем и печенье, он выглядел просто как худой старик в сером свитере и фланелевой рубашке. Монашеская ряса висела на железном крюке, вбитом в стену, рядом с черным костюмом на вешалке.

      Он улыбнулся, сплетя худые, испещренные пигментными пятнами пальцы.

      – Вы давно знали брата Михала?

      – Мы вместе учились, – непринужденно ответил я. – Это было еще до того… до того, как он ушел в монастырь.

      Я понятия не имел, что старику известно о Михале. Знал ли тот о его жене? С другой стороны, они не венчались, так что формально всё в порядке.

      Настоятель испытующе смотрел на меня с подозрительной усмешкой на губах. Мне стало интересно, сколько, в свою очередь, ему известно обо мне. Является ли предметом исповеди то, о чем мы разговаривали с Михалом? Может, он и хранил тайну, но был себе на уме.

      Я не был уверен, что мне это понравится.

      – Уже известно, что с ним случилось?

      Настоятель покачал головой.

      – Инфаркт. Обширный инфаркт. Такой молодой… Что ж… Богу так было угодно.

      В словах не чувствовалось и тени насмешки. С его точки зрения, мы оба наверняка могли считаться молодыми.

      Под сводчатым