Тихий Дон. Том I. Михаил Шолохов

рос густой и курчавый; хотелось вот так же, как Мишкиному товарищу, укрепиться на придорожной пыли вверх ногами, с риском свалиться в колючки, – но в окно глядела мать, сердито шлепая губами. Вздохнув, Дуняшка побежала в курень. Дождь спустился ядреный и частый. Над самой крышей лопнул гром, осколки покатились за Дон.

      В сенях отец и потный Гришка тянули из боковушки скатанный бредень.

      – Ниток суровых и иглу-цыганку, шибко! – крикнул Дуняшке Григорий.

      В кухне зажгли огонь. Зашивать бредень села Дарья. Старуха, укачивая дитя, бурчала:

      – Ты, старый, сроду на выдумки. Спать ложились бы, гас[2] все дорожает, а ты жгешь. Какая теперича ловля? Куда вас чума понесет? Ишо перетопнете, там ить на базу страсть господня. Ишь, ишь как полыхает! Господи Иисусе Христе, царица небес…

      В кухне на секунду стало ослепительно сине и тихо: слышно было, как ставни царапал дождь, – следом ахнул гром. Дуняшка пискнула и ничком ткнулась в бредень. Дарья мелкими крестиками обмахивала окна и двери.

      Старуха страшными глазами глядела на ластившуюся у ног ее кошку.

      – Дунька! Го-о-ни ты ее, прок… царица небесная, прости меня, грешницу. Дунька, кошку выкинь на баз. Брысь ты, нечистая сила! Чтоб ты…

      Григорий, уронив комол бредня, трясся в беззвучном хохоте.

      – Ну, чего вы вскагакались? Цыцте! – прикрикнул Пантелей Прокофьевич. – Бабы, живо зашивайте! Надысь ишо говорил: оглядите бредень.

      – И какая теперя рыба, – заикнулась было старуха.

      – Не разумеешь – молчи! Самое стерлядей на косе возьмем. Рыба к берегу зараз идет, боится бурю. Вода, небось, уж мутная пошла. Ну-ка, выбеги, Дуняшка, послухай – играет ерик?

      Дуняшка нехотя, бочком, подвинулась к дверям.

      – Кто ж бродить пойдет? Дарье нельзя, могет груди застудить, – не унималась старуха.

      – Мы с Гришкой, а с другим бреднем – Аксинью покличем, кого-нибудь ишо из баб.

      Запыхавшись, вбежала Дуняша. На ресницах, подрагивая, висели дождевые капельки. Пахнуло от нее отсыревшим черноземом.

      – Ерик гудет, ажник страшно!

      – Пойдешь с нами бродить?

      – А ишо кто пойдет?

      – Баб покличем.

      – Пойду!

      – Ну, накинь зипун и скачи к Аксинье. Ежели пойдет, пущай покличет Малашку Фролову!

      – Энта не замерзнет, – улыбнулся Григорий, – на ней жиру, как на добром борове.

      – Ты бы сенца сухого взял, Гришунька, – советовала мать, – под сердце подложишь, а то нутрё застудишь.

      – Григорий, мотай за сеном. Старуха верное слово сказала.

      Вскоре привела Дуняшка баб. Аксинья, в рваной подпоясанной веревкой кофтенке и в синей исподней юбке, выглядела меньше ростом, худее. Она, пересмеиваясь с Дарьей, сняла с головы платок, потуже закрутила в узел волосы и, покрываясь, откинув голову, холодно оглядела Григория. Толстая Малашка подвязывала у порога чулки, хрипела простуженно:

      – Мешки взяли? Истинный бог, мы ноне шатанем рыбы.

      Вышли на баз. На размякшую землю густо лил

2

Гас – керосин.