Солнце мертвых. Пути небесные. Иван Шмелев

ж вы стараго чоловика забиваете?!

      Человека забивают? И этот воющий голос – голос человечий? и рык-зык этот?!

      – Шку-ру, пес… мя… со мое подай! Шшо твой выблядок у мылыцыи ходит… да я сам утрудящий… Буржуев поубивали, теперь своего брата губите!.. Я за свою Рябку… дьявола лютые!..

      – Да я… зараз в камытет самый, рылюцивонный… як вы генераловы сундуки ховалы…

      – А тебе… шо? ма-ло?! шшо нэ подавылась?! Мало, сука, добрых людей повыдавала, чужое добро ховала, на базар таскала?! Да я твой камытет этот… одна шайка! Душу вытрясу… мясо мое подай!

      – Чего ж вы не заступляетесь… люди добрыи?!

      Я слышу тупой удар, будто кинули что об землю.

      – У-би… ил… живого чоловика убил… люди божьи!..

      – Насмерть убью – не отвечу! У мене дети малыи…

      По горкам шевелятся – выползают букашки-люди. И там, и там. Где-то в норах таились. Все глядят на площадку под Линдена-пансионом с холмов – на сцену, как в греческом театре. Прикрыли глаза от солнца. Далеко внизу, на узкой площадке, в балке, прилепилась мазанка: синий дымок вьется над белой хаткой. Во дворике копошатся – люди не люди – мошки: двое крутятся на земле; синее пятнышко бегает, палкой машет.

      С Вербиной горки бегут ребята, орут:

      – Под Линденом убивают! Ганька, гляди Тамарку!..

      Кричит Ганька:

      – Хочу… как убива-ют!..

      Выглянули и соседи. Лялин голосок точит:

      – Это Степан Коряк, мамочка… в белой рубашке… ногой в живот прямо, мамочка… коленком!..

      – Ля-личка, не надо! Боже, какие звери… – взывает старая барыня. – Ради Бога, Ляличка… уходи, не надо… Няня, да что такое?..

      – Да что… Глазкова старика Коряк за корову убивает… – доходит из-под горы нянькин голос.

      Она спустилась под упорную стенку, чтобы лучше видеть.

      – Так и надоть, слободу какую взяли! Полон-полон дом натаскали, всего-всего… Каждый божий день у Маришки и барашка, и сало, и хлеба вдосталь, и вино не переводилось… мало! чужую корову зарезали! Гляди-гляди, как бьет-то! а? Насмерть теперь забьет!

      Смотрит, несчастная, и не чует, что ждет ее. Запутывается там узел и ее жалкой жизни: кровь крови ищет.

      А на театре – хрипу и визгу больше, удары чаще.

      – Люди добрые… заступитесь!..

      – Печенки вырву!.. ска-жешь, вырод гадючий!.. мясо куды девал!.. мя… со-о?!..

      – Эх, сыновья-то в городе… они б ему доказали! Докажут!

      – Самый большевик был, как на чужое… а самого тронули… как разоряется!

      – Зачем… Коряк за свое добро бьет! Моду какую взяли, хоть не води коровы. В покои уж стали ставить, с топором ночуют!

      – Вот они, буржуи окаянные… до чего людей довели! Жили все тихо-мирно, на вот… завоевались!

      На театре дело идет к развязке. Рык глуше, словно перегрызают горло:

      – Ку… ды… мя… со…

      – Ой, побегу, мамочка!..

      С холмов воют:

      – Бей его, Коряк, добивай!..

      – Как так – бей?! Доказать сперва надо! Бей… Много вас, бителев!

      – Он