Слуга великого князя. Сергей Чечнёв

и обиды Никита сжал кулаки. Куда ему есть! Он уж и так за столом не помещается, агнец Божий, постник, усмиритель плоти! Щеки наел как хомяк. И поди ж ты, не с братией в трапезной вкушает, а прямо в келларской. Мол, забот невпроворот, некогда даже на свет Божий выйти. Вся келья курицей его провоняла, не продохнуть! Братия-то, поди, толокну с водицей рада, а тут – мясоед, прямо как в миру! Аромат жареной птицы смешивался с запахом дыма от горевшей в углу печи (дымоход почистить тоже времени нет!), да с запахом отсыревших каменных стен, да всякого хлама, наваленного в раскрытых сундуках и просто так разбросанного по комнате – книг в кожанных переплетах, каких-то колес от телеги, хозяйственной утвари, крестов, кадил, бочонков с лампадным маслом – да еще с запахом пота от сопревшего отца Ианнуария, так что хоть нос зажимай. Никита обвел взглядом келью. Хм, не келья, а целая гридня: саженей пять в длину, да три в ширину. Хорошо ты, отец-келларь устроился. В новом доме, в каменном. Во всем монастыре из камня-то только Успенская церковь да этот дом – Чертоги. Живешь, как у Христа за пазухой.

      – Ну, что? Так и будешь стоять? – дожевав кусок, отец Ианнуарий поднял на Никиту заплывшие жиром глазки. – Ну стой, стой, коли других дел нет. – И снова зубами в ногу, и снова заработали жерновами челюсти.

      Никита глянул на стоявшую справа на столе миску с половиной жареного цыпленка и понял, что ожидание грозило затянуться. Отец-келарь отхлебнул кваса из кувшина и демонстративно икнул. В груди у Никиты собирались тучи благородного гнева. Что же это, из-за какого-то обжоры драгоценное время уходит! Да и как это так: нет лошадей. Для боярина-то Федора – и нет? Неужели не боится? Может он думает, что я простой холоп, что со мной так вот можно? Никита вспомнил не терпящий возражений тон великокняжеского стольника, сдвинул брови. Как бы тут сам боярин был, он бы по-другому запел.

      – Ты понимаешь, что я коня своего не щадил, загнал вчистую, тридцать верст – как наперегонки галопом, – бросил Никита, чуть не в крик. На отца Ианнуария это не произвело никакого впечатления.

      – Ну и что? – прочавкал он.

      – Как это что? Не доехать ему до Москвы, да что там до Москвы, до ближайшей переменной ямы – и то не дотянет, да и где она, эта яма?

      – Ты сколько, говоришь, скакал? Тридцать верст? Как же надо было погонять, чтоб коня загнать? Может и не загнан он вовсе? Вот подожди, дотрапезничаю, выйду на двор, посмотрю, может ему и передохнуть до вечера, а там на нем и уедешь.

      Никита окончательно потерял терпение, нагнулся над столом и закричал, тряся над курицей отца Ианнуария руками:

      – До какого вечера?! Мне на Москву немедля надо! Я же не для своей радости катаюсь – по государеву делу!

      Куриная нога застыла в воздухе, в полвершке ото рта. Отец Ианнуарий поднял глазки, посмотрел на Никиту, медленно произнес:

      – По государеву, говоришь?

      Никита никак не мог понять, что в этих глазках заблестело: страх? насмешка? любопытство?