Прощай, молодость. Ирина Ракша

как и всюду, Надежда Васильевна давала и благотворительные концерты. Но один был особенный – «в пользу советских детей-беспризорников».

      Со щемящей болью слушала она сообщения о брошенных в СССР беспризорниках, о голодающих детях. Как же рвалось её сердце! Как сжигало чувство вины!

      Немалые деньги, полученные с концертов, были тогда в США переданы ею в посольство СССР – «на нужды несчастным детям». Однако вряд ли эти деньги ушли по назначению.

      Вернувшись во Францию, Плевицкая продолжает свои выступления, и русская песня благодаря ей выживает, не умирает. Удивляет Европу своей красотой, а русских окрыляет, продолжает будить высокие чувства. Почти два десятилетия Надежда Васильевна была душой, совестью русской эмиграции. Ею гордились, считали за честь принимать, общаться. Её выступлений ждали на праздниках и собраниях. А её новая, родившаяся там песня вызывала буквально слёзы восторга и сострадания. Она стала, по существу (и навсегда), гимном всей эмиграции, её слушали стоя. «Замело тебя снегом, Россия, / Запуржило седою пургой, / И холодные ветры степные / Панихиду поют над тобой». До начала 30-х (до момента ложного сообщения ей о смерти всех родных от голода) Надежда Васильевна тайно отправляла посылки в СССР, многодетной (действительно чудом выжившей в голод) младшей сестре Маше («хромоножке» – та в детстве упала с печки)…

      Почему именно ей?.. Может, потому что среди шестерых черноволосых и черноглазых её детей рос неожиданно белокудрый голубоглазый сын Женечка, считавшийся младшим сынком в семье Марии Васильевны?

      Впрочем, всё это тоже останется семейной тайной, как и мемуары певицы всё из той же чудесной «шкатулки с секретом»… Правда, заграничные эти посылки-подарки с детской одеждой и обувью для Марии (жены сельского фельдшера из села Пединовка) скоро стали совсем не в радость. Стали даже опасны, грозили арестом. Да и продать на базаре в Олыпанах или же в Киеве такие дорогие нарядные вещи, как голубые матросские костюмчики, кружевные штанишки и шапочки, не навлекая подозрений, было почти невозможно, не говоря уже о том, чтобы носить их в деревне.

      «Лучше б сахару кускового прислала! Или муки», – вздыхала сестра Мария. А потому, таясь от всех, по ночам они с мужем закапывали эти посылки в саду, под грушей. До лучших времён. Которые, впрочем, так никогда и не наступили…

      Странной была эта русская знаменитость в Париже. Да, она пела за гонорары, и вовсе немалые: сперва в ресторанах, потом только в концертах.

      И всегда была горячо востребована. Её голос был голосом самой Родины. Она не пропускала православных церковных праздников. Порой, помня начало своего пути, пела на клиросе в русском храме, поддерживала деньгами хор.

      Дома к праздникам любила печь гостям «жаворонки», «курские оладушки». Никогда не желала говорить по-французски, даже хлеб покупала в русской булочной, от русского пекаря. Не скрываясь, ненавидела надвигающийся фашизм и самого Гитлера, в отличие от многих из окружения её мужа в РОВС. И постоянно