Прощай, молодость. Ирина Ракша

/ Белым видением тает, тает… / Старого мира – последний сон: / Молодость – Доблесть – Вандея-Дон» (М. Цветаева).

      Затем была ветреная, холодная зима в Галлиполи, на берегу Дарданелл, на каменистых, голых холмах полуострова, где голодала, замерзала в палатках, но не погибла, а «до единого человека выжила» вывезенная Врангелем из Крыма и Новороссийска на кораблях многотысячная русская армия. Там, в Галлиполи, состоялось тайное, неафишируемое бракосочетание Надежды Васильевны с генерал-майором Николаем Владимировичем Скоблиным, человеком бесстрашным и благородным, с которым она прожила до конца жизни. Внешне он был человеком невидным, невысоким и скромным. Но всегда подтянутым, стройным. На их армейской свадьбе посажённым отцом был генерал Кутепов (впоследствии, как и Скоблин, погубленный большевиками). «Наша матушка» – любовно называли певицу солдаты. Она и правда много делала для спасения армии. На заработанные ею деньги закупались мешки продовольствия: мука, сахар.

      Она одна, имея право на выезд, без конца отправлялась с концертами в соседнюю Болгарию, в Европу. «Подвиг есть и в сраженье, / Подвиг есть и в борьбе. / Высший подвиг – / В терпенье, и любви, и мольбе» (А. Хомяков).

      Впоследствии русская эмиграция осела в Белграде, Праге, Берлине, Париже. Устраивались на чужбине кто как мог. Вчерашние гвардейские офицеры становились официантами, слесарями, таксистами. После непродолжительной жизни в Берлине у Эйтингонов Плевицкая с мужем переезжают в Париж. Скопив денег (продав даже драгоценности), Плевицкая в рассрочку покупает небольшой дом под Парижем, в местечке Озуар-ла-Феррьер.

      Ностальгия по России мучила её постоянно. Потому участок вокруг дома она усадила белоствольными берёзами и елями, напоминавшими ей родные деревенские дали, село Винниково, «Мороскин лес». Разбила она и цветочные клумбы, точно такие, как некогда в своей усадьбе. Её муж, в отличие от некоторых других генералов – руководителей Российского общевойскового союза (РОВС), в эмиграции заработков почти не имел. В семье она зарабатывала одна. Порой душило безденежье. Надо было одеваться, выступать в концертах, оплачивать и содержать дом, аккомпаниатора, а главное – «держать Коленьку на плаву, чтоб занимался своей политикой». К этому времени большинство русских офицеров и их семей, всё распродав, разорились. Бесправные, униженные французскими властями, они работали даже носильщиками на вокзалах. Годы эмиграции были, пожалуй, самыми тяжкими в жизни певицы. Ещё в двадцатые годы она дважды через знакомых музыкантов посылала прошения в СССР о возможности ей вернуться на Родину. Но Дзержинский, уполномоченный по этим вопросам, упорно (резолюции писал с издёвкой) отказывал.

      Октябрьский переворот, словно ножом, рассёк судьбу певицы надвое. И хотя она много работала, репетировала, пела (в Берлине, Белграде, Риге, Варшаве, Софии, Бухаресте) – было тяжело душевно. Было почти немыслимо без родных, близких, друзей, без русского языка, без земли, без корней. Её, человека глубоко верующего,