Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи. Н. К. Бонецкая

башне высокой, старинной

      Сестры живут.

      Стены увешаны тканями длинными,

      Пахнет шелками – желтыми, синими,

      Душен уют. <…>

      Трудно распутать мотки шелковистые,

      Путаный, трудный узор…

      Сестры, дружные сестры

      Строгий держат дозор…

(«В башне»)

      Занятие сестер рукоделием побуждает вспомнить о Парках, прядущих нити человеческих судеб; ждут своей судьбы и сестры:

      Кто там несется, пылая?

      Может быть, рок?..

      Эта символика женского повседневного существования могла бы показаться вполне традиционной, если бы эмоциональная атмосфера стихотворения не была, по сути, одним сгущенным ожиданием, если бы помыслы сестер не были развернуты исключительно в будущее:

      …мы с тобой

      Будем играть судьбой,

      Песни слагать небывалые…

      Если же говорить о Евгении, то она откровенно примеривала себе маску амазонки, – совершенно естественно чувствовала себя на коне в доспехах Царь-Девицы. Вот ее единственное сохранившееся стихотворение, написанное в начале Первой мировой войны:

      Дочь я вышнего царя,

      Кесаря-Огня.

      Пурпуровою фатой

      Всколыхну земли покой.

      Я в невестиной алчбе

      Выезжаю на коне,

      Выкликаю жениха,

      Попаляя небеса.

      Где ж ответный, где бессмертный?

      Топчет смертных конь несметно,

      Шпорой жадной обожжен,

      Духом крови опоен.

      Чу, ударами копыт

      Зерна смутные дробит.

      Миг – и долог век проходит:

      Смерть бессмертием восходит.

      Но, незряча, мчится дале,

      В дымно-утренние дали,

      Темной брагою пьяна,

      Государыня-Война.

      В свете идей Т. М. Фадеевой, это стихотворение Е. Герцык видится насквозь судакским-сурожским, – кого бы ни подразумевала его автор под «дочерью вышнего царя» (скорее всего, это олицетворенная война). Но царственность – тот атрибут, который иногда придавала своим собственным поэтическим ликам и смиреннейшая Аделаида. Вот ее загадочное стихотворение, датированное февралем 1908 г., с посвящением «В. И. и А. М.», – инициалы, впрочем, раскрываются сразу: это Вяч. Иванов и Анна Минцлова, с которыми как раз в это время Аделаида вела напряженные мистические разговоры[70].

      Правда ль, Отчую весть мне прислал

      Отец, Наложив печать горения?

      О, как страшно приять золотой венец,

      Трепеща прикосновения!

      Если подан мне знак, что я – дочь царя,

      Ничего, что опоздала я?

      Что раскинулся пир, хрусталем горя,

      И я сама усталая?

      Разойдутся потом, при ночном огне,

      Все чужие и богатые…

      Я останусь ли с Ним? Отвечайте мне,

      Лучезарные вожатые!

      «Я в первый раз принята и признана в мире Духа»

70

См. письма А. Герцык к В. Гриневич этого периода (Сестры Герцык. Письма. С. 99—106). Особенно важно для понимания данного стихотворения письмо от 6 февраля 1908 г. (с. 102–103), в котором Аделаида передает подруге разговор с «В. И. и А. М.», раскрывшими ей ее мистическое призвание.