Освобождаясь от оков. Дара Преображенская

понимаешь, что это всего лишь твой сон, причём насильственный, вызванный уколом, вот почему тебе так жутко в этом сне. Вот почему тебе так хочется кричать, но ты хохочешь, потому что просто обессилен.

      Сквозь сон прорезаются серые внимательные умные глаза Витьки, ты ещё больше хочешь вырваться из замкнутого пространства, но глаза всегда с тобой, будто они в тебе.

      – Не хочу! – кричишь ты, – Я не хочу!

      Слышишь спокойный шёпот, исходящий от этих серых живых глаз:

      – Не поддавайся им.

      Бубнишь это про себя, как заученную молитву, надеясь, что она спасёт тебя, и ужасы развеются. Они становятся ещё ярче, ещё конкретнее, ведь теперь в силуэтах, сначала таких бесформенных, ты различаешь глаза. Они мёртвые, эти глаза по сравнению с Витькиными. А твои? Ты не видишь в них ничего кроме чёрной Бездны, как у покойника, который решил добровольно лечь в могилу. Твои глаза похожи на куски мглы.

      Да, только теперь слышишь ты вновь этот хохот, но исходит он не от тебя, а от силуэтов. Ты затыкаешь уши. Всё стихает, однако затем возобновляется с ещё большей силой, как испорченная пластинка.

      – Не хочу! Не хочу! Оставьте меня в покое! Вы все давно мертвецы и убиваете живых, калечите их души своими рамками, которые установили сами себе.

      Не поддавайся им!

      …Пробуждение оказывается таким же болезненным, как и сам сон, болят мышцы, болит голова и даже глаза кажутся напряжёнными. Ты не можешь с собой ничего поделать, потому что единственным твоим желанием является, чтобы эта дикая боль исчезла. А ещё тебе хочется кричать, просто выть, как дикий зверь, и ты не делаешь этого только потому, что тебе могут вколоть вторую порцию аминазина или каких-нибудь антидепрессантов, к которым ты жуть как боишься привыкнуть. Твоя личность медленно разрушается, и ты ничего не в силах изменить.

      Я проверяю свои ощущения. Во рту сухость, немного тошнит и ещё слабость. Кажется, что ноги и руки вовсе не твои, и ты просто вынуждена их носить, словно они приставлены к тебе. Ты уже надумала, что твоё «лечение» в санатории давно закончилось, но когда ты вновь открываешь глаза, возвращаясь из далёких неведомых тебе закоулков твоих видений, перед тобой открывается всё тот же мир казённых стен.

      Я тяжело вздыхаю, понимаю, что отныне придётся начинать сначала привыкать ко всему этому, а жаль. Я успела отвыкнуть хоть и слишком рано.

      Дверь в комнату Витьки открывает Антон – его сосед. У него тоже шизофрения в стадии ремиссии, правда, Антон – совсем другой человек. У него тёмные волосы, немного мечтательные зелёные глаза такие же, как у Витьки, но не грустные. Увидев меня на пороге, Антон пожимает плечами, но мне кажется, что он понимает, почему я пришла.

      Опередив его домыслы, я говорю:

      – Мне нужно забрать тетрадь, которую оставил мне Виталий.

      Антон молча показывает пальцем в угол на старую деревянную тумбочку.

      – Там его вещи, –