Ангел с поднебесья. Дара Преображенская

Просто мне стало вдруг очень грустно.

      Она ласково гладит меня по волосам.

      – Не переживай, Таня. Москва – большой красивый город, князь Сыромятин – добропорядочный человек. Ты будешь петь в императорском театре, колоколов в Москве наслушаешься, их много там колоколов-то.

      – Не останусь я в Москве. Сюда приеду.

      – Не загадывай сейчас, потом видно будет. В Москве у тебя другая жизнь начнётся, авось она тебе понравится.

      Пытаюсь убедить сестру Марию в обратном, но она не слушает меня, только крепче обнимает, к себе прижимает, словно прощается.

      – Я вот что, – говорит вдруг сестра Мария, – схожу-ка я к Варваре Никитичне и отцу Владимиру, скажу, дескать, согласна ты ехать, пусть матушка пирогов своих знаменитых с разными начинками да блинов побольше в дорогу напечёт. Она у нас печь любит, как и стряпуха Ефимовна. В дороге-то голод особенно плохо переносится.

      ГЛАВА 4

      «ЗВЕНЯЩИЕ КОЛОКОЛА»

      «Белая лошадка

      В чистом поле скачет.

      Может кто-нибудь

      Обо мне поплачет.

      Белое пространство

      Заметает вьюга

      И непостоянство

      Жизненного круга.

      А в тихом домике

      Струится свет,

      И голос слышится

      Сквозь сотни лет:

      «Куда ж ты, маленький?

      Мир полон бед».

      «Ах, мама-маменька,

      Я уж не маленький,

      Ах, мама-маменька,

      Мне много лет».

      (Слова из старой песни).

      …Пётр Афанасьевич Давыдовский жил недалеко от центра на соборной площади в роскошном особняке с белыми колоннами и огромной террасой, выходящей в сад. Зимой сад опустел, только на покрытых снегом ветках рябины изредка чирикали воробьи, сюда же слетались желтогрудые синицы, садились прямо на открытую ладонь и склёвывали ещё мягкие крошки.

      Комната больного была тёмной, он периодически стонал, мучился от болей и ревматизма. Друг князя Сыромятина судя по голосу был человеком старым, истощённым длительною болезнью. Он не мог передвигаться, ибо каждое движение доставляло ему невыносимые страдания. Все в доме за исключением князя только и ждали его ближайшей кончины. Это выражалось в манере их речи, наполненной нескрываемым раздражением. Семён Гаврилович Сыромятин представил меня сыну больного и его супруге княжне Давыдовской Евдокие Борисовне дворянке до мозга костей и сказал, что моё присутствие должно облегчить страдания умирающего.

      Мне выделили комнату на первом этаже господского особняка в той его части, где располагались помещения для прислуги. Говорили, раньше там была кладовая, в которой хранились соленья и другие заготовки, но затем её решили перенести в погреб. Я сразу же познакомилась с горничной Груней.

      – Отмыть да преодеть тебя надобно, – были первые слова Груни.

      После бани она принялась меня одевать