Ночь, придуманная кем-то. Александр Щёголев

губами, отхлебнул, обжигаясь. Жанна села на стул рядом. Взяла с тарелки сухарь, громко куснула и тоже склонилась над черным дымящимся пойлом.

      – Ладно, – он неожиданно встал. – Надоело в темноте, я включаю свет.

      Она вскочила следом.

      – Подожди, сейчас посмотрим… – и порхнула к окну.

      Момент: ее обтянутый силуэт застыл на фоне ночи. Игорь тоже застыл, глядя на нее.

      И вновь – словно жаром окатило, снизу вверх, из штанов в голову. Нежность наполнила током крови все, что полагалось, нежность больше не желала вмещаться – ни в голове, ни в штанах. Молодой человек забыл про свет. «Подойти, – думал он. – Сзади. Обнять. Она положит мои руки себе на грудь…»

      – Иди скорей сюда, – глухо сказала Жанна.

      – А? – выдавил он, мучительно просыпаясь.

      Послушно подошел. Сзади. Но обнять любимую женщину не смог, потому что в институтском дворе были люди. Два темных субъекта, один за другим огибая лужу, перемещались в пространстве фонаря. Каждый тащил нечто тяжелое, ящикообразное. Плюс еще один – впрочем, тот уже скрылся под аркой, ведущей из второго двора в третий.

      – Они нас не заметят? – спросила Жанна.

      – Снаружи ничего не видно, – квалифицированно объяснил Игорь. – Тем более, второй этаж… – Он напряженно всматривался. Когда двор опустел, раздраженно добавил. – Вот вам и уединились. Романтика, называется!

      – Кто это был? – кинула Жанна очередной вопрос.

      После минуты мозговых усилий Игорь подвел итог:

      – Ни фига понять невозможно.

      Столь отточенная формулировка позволила вернуться к ужину. А что еще оставалось делать? Неопознанные субъекты больше не появлялись, ни темные, ни светлые, ни какие иные.

      – Вот бы сейчас влипли, – угрюмо констатировал Игорь, отрезая при помощи чайной ложки новый кусок торта. – Включили бы свет, а они сразу к нам – мол, дорогие коллеги, предъявите ваше разрешение на работу в ночь.

      – А мы им: «Предъявите ваше». Вряд ли у них найдется.

      – Никогда не ел ничего вкуснее, – удивился он, трогательно чавкая.

      – Изголодался, – ласково сказала она, хрустя на всю кафедру. Вдруг легко приподнялась и пересела со своего стула к нему на колени, оставив чай недопитым. Обняла его за плечи, прижалась к теплому телу. Ее тело было еще теплее. – Боже, какой ты у меня хорошенький! Извини, что я тебя так… Кормлю сухарями вместо яичницы. Совсем тебя не жалею…

      – Тортом, – улыбаясь, поправил он. – Тортом кормишь.

      Губы ее были рядом. Запахи ее сводили с ума. На коленях у него сидела женщина, его женщина. Разве можно в это поверить? Он поставил стакан, положил ложечку и взял женщину в свои руки именно так, как она хотела – обвил грудь по звериному, по-мужски.

      – Колючий, – Жанна уменьшила громкость до шепота. – Об тебя карандаши точить можно.

      – Я собирался на даче побриться, но…

      – Бедненький мой, небритенький. Писатель мой, гений мой непризнанный… – ничем не сдерживаемая любовь была в