Любовь и другие мысленные эксперименты. Софи Уорд

покосился на кровать. Тридцать пять лет брака внушили ему, что носки – равно как и секс, и хорошее настроение – должны быть доступны без предварительных просьб с его стороны. Нужно только сохранять спокойствие – и все устроится.

      Дверь за ним захлопнулась, и бразильские мыльные страсти притихли. Элизабет вывалила содержимое дневной сумки в вечерний клатч и постаралась сосредоточиться на грядущем вечере. О Рейчел думать не хотелось. Если происходящее во внутреннем мире мужа доходило до нее только в виде разнообразных шумов – этакой душевной азбуки Морзе, то дочь о том, что происходит у нее в голове, вообще никак не семафорила. К телефонным разговорам с ней – тем более теперь, когда они были так далеко друг от друга – Элизабет предпочитала готовиться заранее, чтобы не разрыдаться в процессе.

      Она сунула мобильник поглубже в сумку и обернулась к зеркалу, чтобы уложить волосы. Мелирование, сделанное, чтобы замаскировать седые пряди, придало волосам ухоженный вид, но нисколько ее не омолодило. К тому же локоны, так круто завившиеся от влажности, когда они только приехали в Бразилию, теперь сникли от краски и вместо того, чтобы задорно подпрыгивать при ходьбе, безвольно липли к трикотажным блузкам, которые Элизабет носила днем. Собственное отражение, подсвеченное лишь тусклой настольной лампой, глянуло на нее из зеркала, словно из-под толщи воды. Элизабет пристально уставилась на него. «Ты все еще там», – без особой уверенности сказала она себе. Из сумеречной глубины на нее смотрело лицо дочери. Элизабет прижалась лбом к холодному стеклу и закрыла глаза.

      Такая тихая спокойная малышка. Даже не поймешь, дышит ли. Подкрадешься, бывало, к колыбельке и потянешь легонько за подол крошечного платьица. Изящное личико, обрамленное влажными от пота спутанными кудряшками. Берешь ее на руки и прижимаешь к себе крепко-крепко. Ты так ей нужна. У нее целая жизнь впереди. Все только начинается.

      Дочь росла послушной, даже в подростковом возрасте особенно не доставляла хлопот. Ну так, немного боди-арта, легкие наркотики – все настолько невинно, что даже удивительно. Юность самой Элизабет пришлась на эпоху Ронни Лэйнга, известного шотландского психиатра. «Мне просто кажется, что если хочешь удолбаться и разукрасить себя, есть способы поинтереснее, чем марихуана и татуировка-бабочка». Такой вот она была матерью – веселой и невозмутимой. И, уж конечно, толика юношеского бунтарства ее не пугала. Лишь после того, как Рейчел съехала из родительского дома и стала проявлять признаки независимой личности, Элизабет вдруг осознала, что совсем не понимает дочь.