.

было набрать целый букет. У дуба, который рос с самого края их площадки, листья были так себе: все одинаково коричневые и на совсем коротких ножках. Зато какие вокруг дуба лежали жёлуди! Округлые, гладкие, удивительно симпатичные. У Али этих желудей были полные карманы. Особенно ей нравились те, что в шляпках. Но и те, что без шляпок были хороши.

      Аля подносила жёлудь ко рту и проводила языком по его изумительно гладкой кожуре. Сидя в группе за столом и задумавшись, она даже положила жёлудь целиком в рот, чтобы прочувствовать по-настоящему эту его округлость и коричневую гладкость. Она как раз катала жёлудь на языке, когда вдруг свет погас. Все от неожиданности вскрикнули, и Аля тоже, а желудь крутанулся по нёбу и удивительно легко проскользнул в горло. Аля выпрямилась и почувствовала, как он, словно большой плохо прожёванный кусок, двинулся вниз. И она как-то сразу поняла, что случилось что-то нехорошее. Вообще-то Аля была уже достаточно большая, чтобы знать, что несъедобные вещи совать в рот не стоит. Она даже и кое-что из того, что взрослые считали съедобным, ни за что в рот бы не положила. А тут такая история. Аля сидела не шевелясь, посреди всё ещё тёмной комнаты, не слышала ни слов воспиталок, ни возни других детей, и прикидывала, могут ли водиться в желуде глисты, о которых им часто говорила Елена Сергеевна. По всему выходило, что могут, ведь желудь-то она подобрала на земле.

      Вот когда свет отключали дома, то взрослые зажигали свечи, и в квартире становилось уютно и тепло от живого трепетного огонька. Родители и бабушка собирались вокруг него и рассказывали что-нибудь интересное или забавное. А в группе без света становилось тоскливо. Хотя чего удивляться: в детском саду многое становилось тоскливым и унылым, даже то, что дома нравилось: например, обед или рисование, или чтение сказки. Почему-то сказка, рассказанная ей одной, была намного лучше той, что рассказывали для всех. Аля вовсе не была жадиной, но подозревала, что некоторые вещи, если их делить со всеми, блёкнут, тускнеют, изнашиваются. Может, поэтому Аля и не хотела никому рассказывать про дядю Женю-капитана. А вот про желудь, который она проглотила, может быть, и стоило рассказать, чтобы разделить эту неприятность с кем-нибудь и оставить себе от неё только кусочек поменьше, побезобиднее.

      Когда дали свет, Аля начала подумывать, не стоит ли спросить у Нины Пианиновны, что бывает от проглоченного желудя. Аля поискала воспиталку глазами и заметила на стене плакат, на котором был нарисован желудь, и зеленая штучка, похожая на птичку, которая растет на клене и отлично клеится на нос, и еловая шишка. И ещё там было нарисовано, как из маленького семечка проклёвывается сначала едва заметный росток, а потом вырастает целое настоящее дерево. Аля ощупала живот, куда уже, наверное, опустился желудь, и представила, как он прорастает там, превращаясь постепенно в дерево, продираясь через её ноги корнями, а через руки – ветками. Проросший в животе жёлудь показался ей даже страшнее глистов, которые могли завестись, потому что против глистов у врачей