До самой смерти. Тереза Дрисколл

и майонезом, болтаю с Салли с набитым ртом и созерцаю горы стирки. Я специально сложила накопившееся за поездку грязное белье в одну кучу, чтобы она напоминала Килиманджаро и те дни, когда слово «гора» не ассоциировалось исключительно со стиркой. Неужели мы столько перепачкали за четыре дня? По-моему, некоторые вещи я вообще вижу впервые.

      На вершине «Килиманджаро» незнакомый желтый носок. Я отворачиваюсь, чтобы сосредоточиться на разговоре с Салли. Не пойму, о чем она толкует, что последнее время, впрочем, не редкость. Она сама себя не всегда понимает.

      – О чем ты? Какую школу?

      На ум сразу приходит школа моих мальчишек, но тогда Салли наверняка ошиблась – я услышала бы об этом первой. Нажимаю кнопку на чайнике.

      В трубке долгое странное молчание. Затем Салли вдруг начинает тараторить:

      – Монастырь закрывают! Тебе разве не прислали письмо? Господи, Бет, усмири уже свою дурацкую гордыню и вернись в «Фейсбук»! Это правда! Везде уже написали. В «Твиттере» тоже! Монахинь не хватает. Участок продают, здания сносят. Старшие классы, спальни – все. Будет большая прощальная вечеринка. Ты даже на сайте есть! Почему они тебе-то не написали?

      Ворчит чайник, я вспоминаю про кремовый конверт с почтовым индексом графства Сассекс – я ведь действительно держала его в руках, когда мы под дождем вели детей обратно в дом.

      – Прости. Такая суета была… Кажется, потеряла письмо.

      Салли досадливо цокает языком. Стиль ее жизни после развода разительно отличается от моего. Я очень надеялась, что за столько лет она успеет встретить правильного мужчину. Однако этого не произошло. Салли живет упорядоченно, в ее квартире слишком чисто и слишком тихо, и она давным-давно ничего не теряла, если не считать рассудка, которого она, по моему мнению, давно лишилась.

      Я заталкиваю в рот последний кусок бутерброда с тунцом и чувствую, как невольно сходятся на переносице брови. Сводит живот. Я запрещала себе думать об обители Святого Колмана. Вот уже много лет.

      Салли замолкает, и я пользуюсь паузой, чтобы достать молоко из холодильника. Не успеваю глотнуть, как Салли снова принимается трещать. Интересно, сколько монахинь осталось. Кто из знакомых жив. Салли говорит слишком быстро и неестественно громко, а живот сводит все сильнее.

      – Ради бога, скажи что-нибудь, Элизабет! – просит Салли уже тише и без прежней напускной бодрости.

      Элизабет. Она никогда не называет меня полным именем.

      – Что будем делать? – еле слышно спрашивает Салли.

      До меня доходит. Осознание накрывает холодной волной, словно я была под действием обезболивающего, а теперь оно прекращается, и судорога сковывает мышцу за мышцей – я бросаю грязное белье и застываю на месте.

      Я настолько привыкла не думать об этом, что потрясение ощущается всем телом. Пульсирует в кончиках пальцев. Струится по жилам. Я напряжена целиком, все чувства обострены.

      – Думаешь, она прочтет новости?

      Я не произношу имени.

      Кэрол.

      Это имя запрещено произносить.

      – Не