Три осколка луны. Аркадий Арно

стоит чего-нибудь бояться? – спросила она на второй день. – Разве самый маленький страх перед чем-то не способен убить все?»

      Но не только это удивляло его. Часто, когда дело не касалось постели, она превращалась в замкнутого, отрешенного от всего человека, как это случилось в последние дни перед свадьбой. Он приехал к ней – она сидела на балконе, глядя перед собой, – хлопнул дверцей, помахал рукой. Но Ева точно была мертва. Он даже испугался, окликнул ее. Даже не пошевелилась! Он открыл дверь своим ключом, взбежал по ступеням на второй этаж, проскочил комнату, уже на балконе, осторожно приблизившись, дотронулся до ее плеча: она, вздрогнув точно от электрического разряда, вскрикнула, обернулась. Он и сам отпрянул назад, едва не зацепившись каблуком за порог.

      – Господи, – бледная, тихо проговорила она, – как ты меня напугал!..

      – Правда? – откликнулся он. В глотке пересохло. – Я кричал тебе с улицы…

      – Никогда больше не подкрадывайся ко мне вот так, – сухо оборвала она его.

      Рядом, на табурете, стоял тазик с хной. Желтая капля запеклась на щеке его жены, но, кажется, она не замечала ее.

      Но было и другое – ночью, в Крыму, в санаторском номере, где они поселились, с окнами, выходящими на море. В те дни оно было неспокойное, суровое, штормовое, особенно по ночам… Он проснулся от крика: вопль резанул его по ушам, он даже не сообразил, что голос принадлежит Еве, она кричит во сне. Петру едва хватило сил разбудить ее: она никак не могла проснуться, точно хотела остаться там, в суровых волнах своего кошмара.

      – Что тебе приснилось, расскажи, – уговаривал он ее, уже сидевшую на кровати, тесно прижавшуюся к нему, с тяжелыми каплями пота на лбу. – Расскажи…

      – Это уже не первый раз, – едва слышно произнесла она. – Даже со счета сбилась. Я думала, что теперь, с тобой, этого больше не повторится…

      – Расскажи, – просил он, – так будет легче, правда…

      Она едва заметно кивнула:

      – Ясный день, много солнца. Я плыву в лодке. Весла врезаются в зеленую мутную гладь, а я все гребу, желая одного: заплыть подальше. Мне и сейчас страшно от одной мысли, зачем я это делаю…

      – И зачем же? – прижимая ее к себе, спросил он.

      Взглянув на него, Ева недоуменно покачала головой:

      – Я хочу утопиться.

      – Утопиться? Но почему? – недоуменно спросил он.

      – Не знаю, – покачала головой Ева. – В моей душе много горя. На середине озера я поднимаюсь во весь рост, смотрю вверх, на небо, оно огромное, каким я никогда не видела его раньше, оглядываюсь на берег – вот его помню плохо – и прыгаю в воду. Пытаюсь побольше проглотить воды, нырнуть поглубже. И когда вода проникает в меня, я смертельно пугаюсь, хочу выбраться наружу. Но света над моей головой все меньше и дышать нечем. Я осознаю, что смерть совсем рядом. Достигаю дна, вижу ил, песок, корни деревьев, водоросли, и там, в зеленом зыбком тумане, навстречу мне идет женщина, протягивая руки. Вот когда мне становится по-настоящему страшно! Она суха и уродлива, на лице улыбка, но глаза пустые, выцветшие.