Заблуждение. Роман про школу. Том 2. Максим Павченко

заметил я. – Но не расстраивайся так. Ты же только предполагал, а подавляющее число предположений – это заведомая ложь. К тому же ты уже признал свою ошибку…

      – Да, только это все слышали! Понимаешь? Весь актовый зал слышал мою …, – выругался он, – и мелкие, и седьмые классы. Придется как-то извиняться теперь.

      Итак, это было в четверг, а в пятницу Болт дозвонился и до меня. И сразу предложил встретиться во дворе для обсуждения перспектив воскресенья. Что ж, в такие моменты уговаривать меня ни к чему – уже через десять минут я сидел на скамейке возле детской площадки.

      Так выходило, что Болт чуть задерживался, поэтому, ожидая его, я мог спокойно подышать свежим воздухом и посмотреть вокруг – на небо, на голые деревья, на девочку, что строит снеговика, на садик, располагающийся совсем рядом… Погода ныне стояла ни то ни се, – но мне все нравилось. Удивительно, но сейчас я не испытывал неприязни ни к небу, которое до краев покрылось облаками и тучами, ни к снегу, покрывшему наше первое футбольное поле, на котором начиналась моя «футбольная карьера», ни ко всей зиме. Природа заняла промежуточное положение: ни потепления, ни морозов не предвидится; возможно, что она медитирует – так чего ж ее торопить? Зачем мешать? Пусть и снегири полетают, и северный ветер повеет, и березы в хрупком инее покрасуются, и небольшой морозец обдаст!

      «Я ненавижу зиму, – размышлял я, – но не могу ненавидеть природу».

      В это время мимо меня проходил один пожилой человек с палочкой, и я сразу узнал в нем Михаила Львовича, автора того самого знаменитого афоризма про теннис, Китай и Купчино. Мы поприветствовали друг друга.

      – Скучаешь? – спросил он меня.

      – Да, есть немного. Друга жду.

      – А по теннису скучаешь?

      Тут я посмотрел в его глаза и ответил:

      – Разумеется. Для меня теннис – это больше, чем игра.

      – Вот это ты хорошо сказал, – оценил он и крепко-крепко пожал мне руку. – Ну, до весны. Там и увидимся.

      – Обязательно, Михаил Львович. До встречи.

      Он ушел, и я вдруг подумал о том, как неоднозначно отношусь к пожилым людям. Вообще, я их не слишком люблю. Причины ясны: вечно ворчат, кряхтят, кричат, ругают молодежь… Но вот Михаил Львович здесь – чудесное исключение. Он, как это ни странно, понравился мне практически сразу, еще когда я его в первый раз увидел на футбольном поле, около трибун. Почему? – значит, видимо, есть в его взгляде что-то очень доброе, простое и, наверно, снисходительное – то, что и не у каждого сорокалетнего заметишь. Он относится к нашему поколению, – а, может, и вообще ко всей жизни, – с добрым юмором. Он часто улыбается. Он очень много времени общается с молодежью, но не потому, что хочет выпендриться в своей пожилой среде, – а только потому, что он любит с ней общаться, и ему, как какому-нибудь заядлому дворовому мальчишке, крайне интересны все наши радости и печали, достижения и неудачи, мысли и критика, заботы и проблемы, скептицизм