Подо льдом. Динара Смидт

и это несколько упрощало дело. Недолго думая, я забралась в него, села за штурвал и, немного помаявшись, таки разобралась, как поднять машину в воздух. Сверившись ещё раз с коммуникатором, я осторожно последовала проложенным курсом.

      Глава 3

      Колыбельная

      Дорога успокоила мои мысли. Они больше не метались, как летучие мыши. Где-то недалеко раздался вой, и несколько протяжных голосов откликнулись на него, слились в единую гармоничную ноту. Не дикие звери – просто миражи, ветер, играющий со слухом. Ни одно живое существо не обитало больше на Лилайской равнине. Холод изгнал отсюда всех. Так что я не прислушивалась. Вместо этого, я думала о своей матери. О том, что она сказала бы, если бы увидела меня сейчас.

      У нашей семьи был небольшой дом, стоявший на отшибе. Он назывался Зимний светоч, и венчал, подобно короне, вершину горы Меньшая. Воздух здесь, даже летом, был холодным и свежим. Казалось, вдохнешь его, и горести забудутся, дурные мысли рассеются, и все болезни исцеляться. В надежде на это, отец и поселил здесь мою мать, чьё здоровье было непоправимо искалечено за годы жизни на гибнущей Земле.

      Дом был окружён садом. Несчастные деревья! Лето в этих краях было таким недолговечным, что не успевали они сбросить снег да распрямиться, радуясь теплу, как морозы снова подкрадывались на мягких лапах и принимались точить когти о хрупкую кору.

      Сам дом был красивым. Он стоял тут с тех времен, когда в моде были природные материалы – камень и дерево. Рамы из светлого ореха, а по обе стороны от крыльца – тонкие, как молодые деревца, колонны из голубого нефрита. Комнаты были светлые и просторные, и ветру было свободно, влетать в открытые окна, раздувать занавески и теребить лепестки цветов в горшках, выманивая их сладкий аромат.

      Когда я была совсем маленькой, я жила в этом доме с мамой. То время я помню плохо, оно – как вереница кадров, которые я пытаюсь связать в единый фильм, заполняя пробелы своими неумелыми детскими рисунками. Я помню, как мы с мамой спускались к озеру у подножия горы. Оно никогда не оттаивало до конца, но летом дыхание теплого ветра немного растапливало лёд, так что он становился прозрачным, и тогда, если смотреть с возвышенности, под поверхностью проступали очертания затонувшего старого здания.

      – Это – дворец? – спрашивала я у матери.

      – Нет. Когда-то – ещё до оледенения – это был цех по обработке овечьей шерсти».

      – Пусть лучше дворец, – говорила я, потому что «затонувший дворец» звучало, по моему мнению, гораздо более захватывающе, чем «затонувший цех по обработке шерсти».

      А мать закатывала глаза:

      – Называй, как хочешь. Дворцом он от этого не станет.

      Мать не была романтичной особой. Хотя кто-то мог бы посчитать её решение бросить мужа и родную планету, чтобы сбежать с существом иной расы чем-то вроде романтического безумства, на которые решаются лишь героини любовных романов. Тут уж, как посмотреть.

      Я мало знала о жизни