На линии огня. Артуро Перес-Реверте

себе оставьте.

      – Недоумки, дедули испугались.

      – Да мне насрать. Хоть дедуля, хоть внучек – каждого мужчину, который высунет морду, изрешетим.

      – Ну я же говорю – зверье.

      – Ну я же говорю – педерасты.

      – Убьете – это будет на твоей совести.

      – Нет, на твоей.

      Повисает молчание. Франкисты, наверно, обсуждают условия или уже выводят роженицу из подвала. А может быть, готовят ловушку. И потому Панисо прислоняет автомат к стене, снимает с ремня польскую гранату-лимонку WZ, кладет ее на пол, чтобы на всякий случай была под рукой.

      – Эй, – слышится далекий голос. – Она сейчас выйдет.

      – Только женщины – беременная и эта вторая… Ясно?

      – Ясно-ясно-распрекрасно.

      – И помни – прекращаем огонь, пока она не перейдет улицу. А потом все начнем по новой.

      – Ладно, согласны.

      – Только смотри не тяни, дело к вечеру, а ведь надо вас успеть замариновать, прежде чем зажарить.

      – Мы еще посмотрим, кто кого зажарит… Но спасибо, что предупредил.

      – В задницу себе засунь свое спасибо.

      – Да куда там… У меня от страха очко сжалось.

      – Разожмем, не сомневайся.

      – Может быть… Но сперва ты мне отсосешь.

      Республиканцы – в боевой готовности: палец – на спусковом крючке. Панисо опирает о подоконник ствол автомата, со звонким щелчком взводит затвор. Переключает огонь с одиночного на непрерывный и осторожно высовывается из окна – ровно настолько, чтобы взглянуть на улицу.

      А на другой стороне ее кто-то с глумливым весельем запевает:

      Люблю девчоночку мою,

      И я любви ее добьюсь.

      Я, чтобы с нею жить в ладу,

      На фронт, во-первых, не пойду,

      На лейтенанта обучусь,

      А в-третьих, ноги вымою!

      – Не доверяю я этим мразям, Хулиан, – шепчет Ольмос.

      – Молчи.

      За расщепленной пулями дверью в «Дом Медика» виднеется подобие баррикады, сложенной из матрасов и обломков мебели. Бесконечная минута – и вот во тьме подвала начинается какое-то шевеление.

      – Вон они, – стволом автомата показывает Панисо.

      В проеме возникает мужская фигура – солдат в пилотке и с патронташами на груди, но без оружия, делает проход в баррикаде. Он виден лишь одно мгновение и тотчас исчезает, давая дорогу двум женщинам. Те выбираются на улицу: обе в трауре, который в Испании носит каждая вторая, обе в гипсовой пыли и, ослепленные дневным светом, двигаются неуверенно. На измученных лицах испуг. Та, что на вид помоложе, ступает неуклюже и с трудом, широко расставляет ноги, обеими руками поддерживает огромный живот. Вторая, постарше, помогает ей и слабо помахивает белым платком.

      – У, мать их… – цедит Ольмос.

      И уже собирается было встать и прийти им на помощь, но Панисо хватает его за руку:

      – Пусть одни идут… Мало ли что.

      Взрывник следит за приближением женщин и одновременно держит в поле зрения дверь и окна в доме напротив. Оттуда время от времени показывается и тотчас прячется чья-то голова. Женщины