На линии огня. Артуро Перес-Реверте

сейчас редко можно встретить женщину на фронте.

      – Да, я знаю… О нас идет дурная слава.

      – Я не об этом, – качает головой Баскуньяна.

      – Да не важно, не переживай… Я не обиделась. Поначалу мы были полезны для пропаганды. Фотографии девушек в синих комбинезонах из чертовой кожи, с патронташами крест-накрест, с винтовкой в руках имели успех и у нас, и за границей, шли на пользу нашему делу. Потом мы перестали быть героинями: отношение к нам изменилось – теперь на нас смотрят косо…

      Она замолкает, словно вдруг устала говорить.

      – Ну ты сам знаешь…

      – Нет, не знаю.

      – Посыпались как из худого мешка толки и слухи: дескать, мы проститутки, мы разносим венерические болезни…

      – А-а, ты об этом.

      Баскуньяна в последний раз затягивается сигаретой, почти обжигающей ему ногти, бросает окурок, пожимает плечами.

      – Ну, отчасти это так, – говорит он, улыбкой как бы прося не принимать свои слова всерьез. – В первые дни проститутки толпами записывались к нам. Я даже помню кое-кого из них.

      Пато болезненно морщится:

      – Только в самом начале. Пока всюду еще царили разброд и дезорганизация… Но навредить они успели. Быть ополченцем считалось доблестью для мужчины и позором для женщины.

      – И это верно, – соглашается капитан. – Несправедливо, конечно, но верно.

      – Тогда решили, что война – мужское дело, а нам лучше сидеть в тылу.

      – В кое-каких вопросах некоторые наши вожди недалеко ушли от фашистов, – саркастически замечает Баскуньяна.

      – Именно так. Женщина – это машина для производства потомства, домохозяйка… Вот во что нас хотят превратить те и кое-кто из этих. Из наших.

      – Однако же вы здесь – ты и твои подруги… Достойное исключение.

      – И мы это заслужили. В моем взводе все получили хорошее образование, а потом еще учились профессии связиста. Всякие специальные курсы, повышение квалификации… С точки зрения подготовки мы на голову выше всей этой…

      И осекается, меж тем как капитан улыбается шире.

      – Полуграмотной солдатни? – договаривает он за нее.

      Пато не отвечает. Взгляд ее скользит по раненым под навесом.

      – Я знаю, что ждет нас, женщин, если победят фашисты, – говорит она миг спустя.

      – Все потеряете и откатитесь на сто лет назад.

      – Вот именно.

      Они молча смотрят друг на друга. Оба очень серьезны. В глазах у него, думает Пато, светится покорность судьбе. Оттого у него на лице такая печаль, которую он словно хочет скрыть постоянной улыбкой. Это взгляд человека, не питающего иллюзий ни насчет будущего, ни в отношении настоящего.

      – А как там идут дела? – спрашивает она для того лишь, чтобы нарушить молчание. И для того, чтобы оборвать собственные мысли.

      – Да об этом тебя лучше спросить, – пожав плечами, насмешливо говорит Баскуньяна и показывает туда, откуда они только что вышли. – Ты ведь в полном курсе дела.

      – Ну уж… Мое дело – тянуть провода и втыкать штекеры. Устанавливать