На линии огня. Артуро Перес-Реверте

спрашивает, где ее взвод связи. Офицер – худощавый и бледный, с расстеленной на коленях картой – окидывает ее все еще удивленным взглядом сверху донизу.

      – Женщине здесь делать нечего, – резко говорит он.

      – Я, товарищ лейтенант, сегодня уже второй раз это слышу. – Пато смотрит ему прямо в глаза, стараясь не моргать. – В конце концов поверю и уйду.

      Лейтенант, чуть улыбнувшись, еще минуту молча смотрит на нее. Потом спрашивает, откуда она тут взялась.

      – С кладбища.

      Лейтенант вскидывает брови под козырьком фуражки. Он удивлен.

      – Оно наше?

      – Когда пришла туда, было нашим.

      Улыбка медленно гаснет на лице лейтенанта. Он переводит взгляд на кобуру с пистолетом:

      – В бою приходилось бывать?

      – Нет пока. Смотрела со стороны.

      – Могу себе представить… Зрелище не для слабонервных. И гремело – дай бог.

      – Да уж… Но что поделать – мы на войне.

      Лейтенант теперь смотрит на нее с бо́льшим уважением.

      – Где твой взвод сейчас, я не знаю. Когда мы пришли сюда полчаса назад, здесь уже никого не было. Если это связисты, то, скорей всего, направились в городок, – он ведет пальцем по карте, показывая дорогу, а Пато сверяется со своим планом. – Командование бригады собиралось разместиться в здоровенном таком доме, называется Аринера.

      – Где он?

      – Вот здесь, на окраине. Видишь? Справа от дороги.

      Пато изучает свой чертежик внимательно, ибо знает, что ошибка может стоить ей свободы или жизни.

      – Дорога сейчас свободна?

      – Вроде бы, хоть я и не уверен… Сама знаешь, как оно бывает на войне… – И спрашивает с нажимом: – Знаешь?

      – Знаю, – без колебаний отвечает она, словно и вправду знает.

      – Если решишь идти, придется действовать в одиночку. Провожатых тебе дать не смогу.

      – Я и не прошу.

      Лейтенант смотрит оценивающе:

      – Верно, не просишь. – И, искоса оглядев своих солдат, снова улыбается. – Судя по тому, что ты разгуливаешь тут в одиночестве, мужества у тебя побольше, чем у иных мужчин.

      Любопытствуя, к ним подходит сержант. Красная косынка на шее, шеврон на рукаве, карабин «Тигр» за спиной. Верхняя губа рассечена шрамом, в углу рта дымится окурок.

      – Если в город идешь, держись подальше от сосняка, который увидишь слева, – вмешивается он. – Там, говорят, бродят одиночные мавры, стреляют во все, что движется. Мы, конечно, фашистам крепко врезали, но у них есть приказ перегруппироваться на дальней высотке.

      – Да, это так, – подтверждает офицер.

      – Кто говорит? Откуда это известно?

      – Вон эти рассказали.

      Он показывает на край ложбины, где сидят восемь связанных пленных франкистов. Бледные, испуганные, дрожащие, они жмутся друг к другу, как овцы при появлении волка. Это пехотинцы из 50-й дивизии. С них сняли обувь и ремни. Один ранен в голову, и сквозь наспех сделанную перевязку сочится, пачкая рубашку, кровь.

      – Взяли-то