1999. Эдуард Беспяткин

и мечтательно втянул воздух широкими ноздрями.

      Я тоже понюхал, чем вокруг меня пахнет. Аромат горелой изоляции – где-то цветмет обжигают. Да, есть такое. Откуда-то потянуло жареным мясом со специями. Руки я нюхать не стал – чтобы волшебство не испортить.

      – Всё как обычно – капитализм, – ответил я ангелу.

      – Нет, не всё. И не капитализм. Есть тихие места в этом мире, а в них ждут тебя с чашкой зелёного чая и сушками, – пропел он мне как-то подозрительно.

      – И без водки?

      – Без водки.

      – Сушки?

      – Сушки.

      Тут же пропал он, как икота. Вот был – и нету.

      Я увидел, что шнурок у меня развязан. Пока завязывал его, внезапно вспомнил о той, которая регент – в церкви псалмы распевает, иль что там нынче поют. Подумал я о тишине; о квартире, убранной пылесосом; о столике в кухне с «ночным светом» и о плетёной вазе с сушками и зефирами. Да, там точно есть зелёный чай! Там никто ломать унитазы не будет и Фадеева не слушает. Но ждут ли меня? Нужен ли я регенту с красивым именем Алла? Вот сейчас и проверим. Только ночной звонок выявит настоящую, как там её… Да ладно. И я позвонил. Ответ был пугающим, на первом гудке.

      – Привет, Беспяткин!

      – Здравствуй Алла.

      – Всё по улицам бродишь?

      – Нет, то есть да.

      – Приходи.

      – Я адрес не знаю.

      – Торговая три, квартира десять, второй этаж…

      И разговор прервался. Хотел я удивиться, но передумал. Ведь было же сказано ранее, как всё произойдёт. Как-то так. И пошёл я от греховных помыслов к умеренным соблазнам. И пути мои уже не пахли говном, хоть и далеки были, сложны топографически и порой во тьме терялись.

      Но зато я вспомнил, как привёл отец Андрей на вечеринку эту женщину с духовно правильным голосом и не повреждённой совестью. Конечно, пели мы тогда не «Богатии обнищаша и взалкаша… уклонися от зла, и сотвори благо», а «Я прошепчу тебе ласково, Нежной рукою обниму, Солнышко ты моё ясное, Я не отдам тебя никому…»

      Да как пели-то! В рюмки лились струи хмельные от лозы светлой. И заглядывали мы в глаза девичьи, словно в деревенские колодцы, в которых небо летом от жары прячется.

      И социалист Влад, и скупщик шкур Юденич, и отец Андрей, и сварщик Ручкин – все, кто мужеского полу был, принимали женские атрибуты за чистую монету. А сами дамы плыли в танце перед нами, словно искры от пионерских костров. И она, эта странная Алла, выводила сопливую эстрадную песенку на уровень благостной молитвы, но без жуткого церковного завывания. Мы же тогда два раза в «ночной» бегали за кагором и перцовкой.

      И вот я иду к той, которая прошлый раз сказала мне: «Ты, Беспяткин, человек добрый, но руку убери, а то батюшка смотрит…». И да, поп смотрел на нас глазами Иеговы. Красным немигающим оком жёг он наши души. Вот вам и вся религия на блюде, граждане.

      Тот вечер оставил во мне пару внутренних ожогов и заветный номер телефона. И если бы не телеведущая Анюта, с глазами полными вермута, то я бы призвал тогда