Земля святого Николая. Татьяна Алексеевна Коршунова

нинской», – переврал тугоухий писарь. Так и пришлось Николаю с этой фамилией служить. А потом он с ней и в Польшу с Суворовым пошёл. Боевые раны, медали, ордена… Вернулся из Турции князем Превернинским. А за скромность и верность Екатерина Великая титуловала его Светлостью и даровала во владение соседние с Первином земли – за рекой. Там и начал строить Николай Андреевич второе имение – для сына. Превернино. Огромный белый дом с колоннами – на холме, с пейзажами из окон, с облагороженным садом. Под вкус и стать молодёжной моде.

      Юность его единственного сына Фёдора выпала на недолгое правление императора Павла, эпоху напудренных париков, прусской муштры и дворцовых интриг. Успел он и в гвардии послужить, и Европу посмотреть. Его любили видеть на придворных балах. Там он и суженую нашёл: чернокудрую, как креолка, стройную, как Клеопатра, в дорическом хитоне и диадеме с камеями.

      Они сочетались, как чёрное и белое, как снег и земля. В Первино Мария везла парижские журналы мод и платья со шлейфами.

      – Куда же ты, матушка, ходить в них собираешься? – смеялся Николай Андреевич. – Балов мы не даём. У нас в доме и залы-то бальной нет.

      – В крепостные театры. К соседям, – подшутил над женой Фёдор.

      Через семь лет дормез перевозил её в Превернино – располневшую, с шестилетним озорником, её трёхлетней копией и годовалым младенцем с ямочками на щеках.

      Сам же Николай Андреевич лелеял Первино как память об отце, дедах и прадедах. Обновил старый дом: выбелил краснокирпичные стены, надстроил бельведер, расширил крыльцо и крышу поставил на четыре греческие колонны. При нём были посажены и липовые аллеи, и дикий яблоневый сад, и кусты сирени. Он не гнушался и деревья сажать, и сам из рук зерно сеял – только что землю не пахал. «Бог тружеников любит», – говорил он сыну с невесткой. И нива откликалась его сердцу золотым урожаем. Пока не призвал его Господь оставить эту землю – балованное дитя, наследство Фёдора и троих его детей.

      Так у всех: ушли годы, когда мы любим и почитаем, и наступает черёд, когда будут любить нас, и кто-то, маленький и беззащитный, теперь будет нуждаться в нас и нашей опеке. А потом оплакивать нашу кончину и начинать всё сначала. Просто же – да только не из глубины семейного очага. Вот уже и Фёдор Николаевич задумывался, кому из детей оставить отцовскую землю. Владимир промотает. Евдокия – та вся в матушку, ей лишь в Петербурге место. Только Ольге. «Жаль, я не назвал тебя Надеждой, в честь бабушки моей», – думал Фёдор Николаевич над её колыбелью. За голубые глаза, за пепельно-белые волосы с ореховым блеском, как у него самого, и назначил отец Ольгу ещё в колыбели своей преемницей. Она и росла самой толковой. Ещё ребёнком, бывало, как глянет на гувернантку честно-чистыми голубыми глазами, поведёт изогнутой бровью – так и француженка в собственном французском усомнится.

      Глава I

      Предрождественским вечером 24 декабря 1824 года к дому Превернинских подъехали сани. Лошади еле добрались по сугробам. Верстовые столбы замело, и не видно было ни зги – только мутный месяц сеял свет на дорогу.

      В гостиной Евдокия и Ольга, обе в расклешённых платьях с поясками чуть выше талии, рукодельничали в креслах. На овальном чайном столике снежными комочками ютились в корзинке клубки ниток. Зеленели гобелены на стульях у стены и ломберные столики по углам. В тени у камина спал клавикорд – последние часы Рождественского поста.

      За окном завывала метель, ветер звенел в стекле.

      Там было темно и жутко.

      А здесь, в комнате, кленовый паркет грел балетные туфли с помпонами, потрескивал огонь в камине, тикали настенные часы, и бронзовые подсвечники пахли тающим пчелиным воском.

      – Слышишь? Собаки залаяли. Должно быть, ряженые приехали, – Евдокия отложила недошитую детскую рубашку и подошла к окну. Откинула за плечи две толстые косы, вгляделась в темноту. Дочерна-русые волосы, как у японских красавиц густые над висками, круглили её лицо с острым подбородком.

      Белые двери растворились к мраморным колоннам.

      – Держу пари, вы меня не ждали! – Владимир вошёл в гостиную. Распахнутые полы драпового чёрного редингота внесли за ним шлейф уличного холода.

      – Для кого стараются дорогие сестрицы? – чёрные усики окропили Ольгину щеку каплями талых снежинок.

      – Дочка меньшая ключницы нашей родила намедни девочку. Подарки готовим.

      – О! Весьма рад!

      Он подкрался к окну, отодвинул жёлтую бахромчатую портьеру – и обнаружил другую сестру:

      – Уж и брата поцеловать не желаете!

      – Да я ж тебя наперёд заприметила.

      Владимир обнялся с Евдокией. Вальяжными шажками направился к полосатому дивану, сел и принялся стягивать на краповый1 ковёр мокрые сапоги.

      – А что маменька с папенькой? – он пихнул под шею подушку. Локотник, изогнутый рогом изобилия, скрипнул под его закинутыми ногами.

      – Папенька в кабинете, маменька в спальне отдыхает. А мы ждём ряженых. Да что-то не едут, – Евдокия вернулась в кресло, разложила на коленях рубашку – так

1

Грязный красно-коричневый цвет (устар.)