Сын полка. Белеет парус одинокий. Валентин Катаев

наконец высказал то самое, что уже давно в глубине души мучило Биденко. Но Биденко сумрачно сжал челюсти, отчего темные его скулы обозначились еще резче. Глаза сузились, стали злыми.

      – Не каркай! Чем зря языком трепать, наблюдай.

      – Я и так наблюдаю. Да что ж, когда пусто.

      И снова они надолго замолчали, изо всех сил напрягая зрение. Вдруг Горбунов шевельнулся, чуть приподнял голову.

      Это движение было едва заметно. Но оно выражало крайнюю степень волнения. Как у очень дальнозоркого человека, зрачки его глаз сразу резко сократились, стали маленькими, как булавочные головки.

      Биденко понял, что Горбунов видит нечто очень важное.

      – Что там такое, Кузьма? – тихо, одними губами спросил Биденко.

      – Лошадь, – так же тихо ответил Горбунов.

      – Наша?

      – Кажись, наша. Погоди. Зашла в кусты – не видать. Сейчас выйдет. Машет хвостом. Идет. Вот вышла. Так и есть: наш Серко!

      – Что ты говоришь! – почти крикнул Биденко.

      – Серко. Теперь ясно видать.

      – Ну, стало быть, сейчас и пастушок покажется. Я ж тебе говорил. А ты каркал!

      Не в силах сдержать радостного волнения, Биденко сделал то, чего ни за что не позволил бы себе при других обстоятельствах. Он ловко изменил положение тела и стал смотреть в ту сторону, куда смотрел его друг.

      Так как они оба лежали, прижавшись к самой земле, то поле их зрения было очень ограниченно. Горизонт казался придвинутым совсем близко. И по горизонту среди дымчатого кустарника медленно брела белая костлявая кляча, припадая на переднюю ногу с раздутым коленом.

      Действительно, это был Серко. Но пастушка возле него не было.

      – Отстал малый. Верно, притомился. Сейчас покажется.

      – Небось.

      И оба разведчика стали прислушиваться, стараясь за хлопаньем разбитых копыт, которые лошадь с трудом вытаскивала из трясины, уловить звуки человеческих шагов. Но человеческих шагов слышно не было.

      Тогда Горбунов приложил ладони ко рту и несколько раз покрякал, как дикая утка. Однако никто не отозвался на этот условный звук.

      – Не услыхал. Ты давай погромче.

      Горбунов покрякал громче, но опять никто не откликнулся. Биденко со всевозможной осторожностью, необычайно медленно поднялся, стал на колени.

      Горизонт сразу как бы отодвинулся, но на плоском болотистом пространстве, открывшемся перед глазами, по-прежнему не было заметно ни одной живой души.

      – Балуется парень. Незаметно хочет подобраться, – сказал Биденко, тревожно поглядывая на Горбунова, как бы ища у него подтверждения догадки, которой сам не верил.

      Горбунов молчал.

      – А ну, Кузьма, покрячь еще. Может, отзовется.

      Горбунов снова покрякал. И снова никто не отозвался.

      – Ваня-а! Пастушок! – позвал Биденко, забывая всякую осторожность.

      – Кричи не кричи, – сумрачно сказал Горбунов, – дело ясное…

      Между тем седая кляча продолжала приближаться. Через каждые два шага она останавливалась и опускала длинную, худую шею, для того чтобы ущипнуть желтыми зубами