Сын полка. Белеет парус одинокий. Валентин Катаев

смирно! – крикнул дневальный, увидав входящего командира батареи.

      Разведчики резко вскочили на ноги, побросав кости на стол. А ефрейтор Биденко, который в этот день был дежурным по отделению, как положено – в головном уборе и при оружии, – чертом подскочил к капитану и отрапортовал:

      – Товарищ капитан! Команда разведчиков взвода управления вверенной вам батареи. Команда находится в резерве. Люди отдыхают. Во время дежурства никаких происшествий не случилось. Дежурный ефрейтор Биденко.

      – Здравствуйте, артиллеристы!

      – Здравия желаем, товарищ капитан! – дружно крикнули разведчики.

      После этого капитан Енакиев обычно командовал «вольно» и разрешал продолжать заниматься каждому своим делом. Но на этот раз он молча сел на подставленный ему табурет и довольно долго рассматривал трофейную картину «Весна в Германии».

      Батарейцы хорошо изучили своего командира. Достаточно было посмотреть на его нахмуренные брови под прямым козырьком артиллерийской фуражки, достаточно было увидеть его прищуренные глаза, тронутые вокруг суховатыми морщинками, и твердые губы, сложенные под короткими усами в неопределенную, холодную улыбку, чтобы понять, что без хорошего «дрозда» нынче дело не обойдется.

      – Стало быть, никаких происшествий не случилось? – сказан капитан, помахивая по столу снятой перчаткой.

      Биденко молчал, сразу сообразив, куда гнет командир батареи.

      – Что ж вы молчите?

      – Разрешите доложить…

      – Можете не докладывать. Известно. Хорош у меня разведчик, которого мальчишка вокруг пальца обвел! Командиру отделения докладывали?

      – Так точно. Докладывал.

      – Ну и что же?

      – Командир отделения четыре наряда не в очередь дал.

      – Сколько нарядов?

      – Четыре.

      – Мало. Доложите ему, что я приказал от себя еще два наряда прибавить. Итого – шесть.

      – Слушаюсь.

      Капитан Енакиев некоторое время не спускал глаз с вытянувшихся перед ним солдат.

      – Садитесь, орлы, – наконец сказал он, расстегивая шинель и давая этим понять, что официальный разговор кончен и теперь разрешается держать себя по-семейному. – Отдыхайте. Слыхал я, что вы мужички хозяйственные, будто у вас завелся какой-то необыкновенный пензенский самосад. Вы бы меня угостили, что ли!

      Не успел он это сказать, как пять кисетов потянулись к нему, пять нарезанных газетных бумажек и пять зажигалок, готовых вспыхнуть по первому его знаку.

      Отовсюду слышались голоса:

      – Моего возьмите, товарищ капитан. Мой будто малость послабже.

      – Моего попробуйте, мой с можжевельником.

      – Разрешите, товарищ капитан, я вам скручу. Против меня тоньше никто не скрутит.

      – Может быть, легкого табачку желаете? У меня сухумский, любительский, сладкий, как финик.

      – Богато живете, богато живете, – говорил капитан, неторопливо примеряясь, у кого бы взять табачку. – А ты, Биденко, ты зря свой кисет подставляешь. У тебя я все равно не возьму. Накуришься твоего