Надежда умирает последней. Рина Аньярская

вскрыла конверты перочинным ножом. Первое послание было для Аделис от родной сестры её отца-вдовца, второе – для Ленитины от её родителей.

      Мать Мадлон прекрасно понимала, что, не дождавшись в срок ответа от дочери, Сентоны могут заявиться в пансион или прислать сюда её брата и жениха. Игра в молчанку могла выйти боком. Но позволить затворнице хоть намёком сообщить родне, что она не хочет уходить в монастырь, аббатиса не могла. Оставался один выход – писать ответное послание самой. От имени Ленитины…

      Конечно, подделать почерк девицы было невозможно и, тщетно промаявшись с этим занятием битый час, настоятельница в итоге решила прибегнуть к старому проверенному способу: она написала письмо от своего имени, сообщая, что Ленитина де Сентон решила посвятить жизнь Богу и дала обет молчания, готовясь к постригу. Поэтому, чтобы мирское не отвлекало её от суеты, она не может сама написать родственникам.

      Оставалось лишь заполучить оригинальную подпись мадемуазель де Сентон, тогда близкие не смогут не поверить в правдивость этой новости. Впрочем, в успехе своей задумки аббатиса уже и не сомневалась. «Со мной Бог!» – решила женщина и сложила листок пополам.

      Утром, сразу после первой мессы в храме, аббатиса пришла в келью к Ленитине, которая практически не спала всю ночь, изнывая от жара. Несмотря на то что воспитанница ослабла, биться с нею матери Мадлон пришлось долго. Упорная и упрямая девица никак не соглашалась ставить подпись на бумаге, не прочитав её содержания. Но отступать настоятельница не собиралась, совмещая угрозы с уговорами. В итоге обессиленная Ленитина сдалась, оставив росчерк на жёлтом листке.

      «Всё! Вот ты и в моих руках, Элена-Валентина де Сентон», – торжественно думала мать Мадлон, покидая келью будущей монахини.

      Откинувшись на подушки, Ленитина почувствовала, как долго сдерживаемые слёзы защипали её глаза. «Вот и всё, – подумала девушка. – Я больше никогда не увижу маму, папу, Мишеля и Ганца… Я подписала свой смертный приговор… О, Ганц! Мой милый любимый Ганц! Ты никогда не узнаешь, что я не по доброй воле предала нашу клятву…» Солёные ручьи потекли из глаз юной аристократки, и она уже не пыталась их остановить.

      После второй мессы мать Мадлон отправилась в свой кабинет в здании пансиона и послала одну из сестёр, обслуживающих богадельню, за Маркизой. Едва монахиня вошла в класс, воспитанницы поднялись и услышали привычный приказ: «Фантина, Вас немедленно вызывает матушка-настоятельница». Девицы переглянулись. Златокудрая красавица неспеша поднялась и вышла следом за сестрой.

      Оказавшись в келье аббатисы, Маркиза приветствовала её поклоном и поцеловала руку настоятельницы со словами:

      – Да благословит Вас Господь, матушка.

      – У меня к тебе поручение, Фантина, – механическим голосом проговорила аббатиса, пристально глядя в глаза своей любимицы, и протянула ей два конверта. – Вот это письмо отдашь мадемуазель де Су. А это отнеси почтарю.

      Маркиза покинула келью настоятельницы с трепещущим сердцем – у неё в руках волею судеб оказался