Крылом мелькнувшая. Виктор Красильников

курятины назавтра?»

      – Скоро её жёнам закажите. А у меня заряды спалились, защитился старшина, от восхотевших гурманить в постоянку. Всё равно, как бальзамом души смазал. Тем отправил их, да и себя под архангельские крыши. Сразу поверилось, что на всю топливную отсечку дизелей к ним спешит родной спасатель.

      Потому шестые сутки провели в ожидании обещанного. Явно, по какой-то нехилой причине они до сих пор тут, переживают предел-пределов. Пытаться рыбачить – не то, что сил нет, – уже силёнок. Хуже голода доканывал сквозной могильный холод.

      Недавних отборных здоровяков, с запавшими, щетинистыми щёками, непохожих на себя, качало от слабости. Пили аккуратно водицу и лежали на полу. Частым коротким сном забывались. Всем снилась, как наяву, красная надстройка «Протея». Из еле-еле заметной, она вырастала на глазах. На крыле мостика стоял Галайкин, вылитым крестным отцом. Суровая пиратская рожа избавителя выражала виновато-радостное: «Ребятушки, как я по вас испереживался! Котлет шеф наделал. Банька включена. И вообще, – в Архангельск (!) идём».

      Это и сбылось, на седьмые сутки в конце вечерней старпомовской вахты. Голодный до крайности, злой кэп, сдержавший данное самому себе слово, вдруг стал счастливым. Ещё бы! В рабочей шлюпке, помимо матросов, сидела троица водолазов. Грудь старшины украшал всё также дробовик наперевес. Наведённый бинокль выхватывал их полуулыбки, толи из-за бородатости, толи ослабелости. Сети, даже анкерок, были при них. Отсутствие мечтательских рыбин ничуть не задевало. Ведь главное все, кто значатся в судовой роли, живы. И все они – его команда, а он её капитан. Вот урок, так урок: на всю оставшуюся стальную службу "Протея".

      Уже ни при делах, Галайкин был просто обвешан историями, которые и рассказать-то нельзя. Мало ли что… Потому совесть пирата по складу характера, спокойно курила вечную, задумчивую трубочку. Вспоминались передряги, в какие попадал «Протей». Всё обошлось, всех сохранил Господь и отчасти он. Отчётливо помнил каждого из своей, часто меняющейся, штрафной команды. По именам даже, будто в живую окликал. Как дальше судьба с ёрниками определилась, очень интересовало кэпа былого спасателя. Острое то чувство было верным признаком, отчаливших от прежней настоящей жизни, стариковских лет. По неволе к книжкам пристрастился. Болел за вымышленных героев и отчего-то избегал вчитываться в лирику. Видать, помягчеть пуще всего боялся. Три рюмахи за день уж обязательным правилом опрокинет. Бывало скажет, точно, некие ограничители выставит:

      – За всех пить, так набраться можно, а за станцию водолазов – в аккурат.

      Да любил с душевной игрой воображения слушать песню, что дарила лёгкость ещё раз прокрутить судьбу:

      Мы с тобой пройдём по кабакам37.

      Команду старую разыщем мы.

      А здесь. А здесь мы просто лишние.

      Давай командуй, капитан…

      Вначале обрадуешься

      Из северных портишек, не помнится ничего захудалей Нарьян-Мара. Из одного его конца

37

строчки из песни Юрия Аделунга.