Зулейха открывает глаза. Гузель Яхина

Мулла-хазрэт наказывал мужьям передавать содержание пятничных бесед оставшимся дома на хозяйстве женам, чтобы те не сбивались с пути и укреплялись в истинной вере. Муртаза послушно выполнял наказ: придя домой и усевшись на сяке, дожидался, пока на женской половине стихнет шорох мукомолки или лязганье посуды, и бросал через занавеску свое неизменное: “Был в мечети. Видел муллу”. Зулейха каждую пятницу ждала эту фразу, ведь она означала гораздо больше, чем ее отдельные слова: все в этом мире идет своим чередом, порядок вещей – незыблем.

      Завтра – пятница. Завтра Муртаза не пойдет в мечеть.

      Зулейха находит взглядом муллу-хазрэта. Тот продолжает молиться, сидя лицом к михрабу.

      – Дежурным занять посты, – командует Игнатов. – Остальным – спать.

      – А если не хочется, товарищ Игнатов? – полногрудая баба, так бесстыже обнажившая голову в храме, раздобыла охапку сена и стоит, обнимая ее.

      – На заре – подъем, – сухо отвечает тот, и Зулейхе отчего-то приятно, что командир так строг с бесстыдницей.

      Баба громко вздыхает, еще выше поднимая и без того торчащую вперед грудь, бросает охапку на пол недалеко от Зулейхи.

      Дежурные устраиваются у входа на перевернутом книжном шкафу, бодро сверкая штыками в полутьме. “От зорьки и до зорьки моряки на вахте зорки!” – козыряет им на прощание председатель, желает спокойной ночи переселенцам и баранам. Игнатов дает знак – и керосинка втягивает оранжевый язычок, лишь кончик фитиля тлеет в темноте едва заметно.

      Зулейха нащупывает в кармане хлеб, отламывает кусок, жует.

      – Куда ты везешь нас, комиссар? – раздается в темноте звучный, нараспев, голос муллы.

      – Куда партия послала – туда и везу, – так же громко отвечает Игнатов.

      – Куда же послала нас твоя партия?

      – Спроси у всезнающего Аллаха, пусть шепнет тебе на ушко.

      – Дорогу выдержат не все. На смерть везешь, комиссар.

      – А ты постарайся выжить. Или попроси у Аллаха быстрой смерти, чтоб не мучиться.

      Переселенцы возбужденно перешептываются: куда? куда? – Неужели в Сибирь? – А куда ж еще? Ссылали – всегда туда. – А далеко ли это? – Сказал же мулла-хазрэт: так далеко, что дорогу не выдержать. – И Алла! Лишь бы доехать. – Верно. Кто доедет – выживет…

      Дежурные звонко лязгают винтовками, заряжая их перед сном. Шорох голосов стихает. Печное тепло расползается по мечети, веки наливаются усталостью, смыкаются – Зулейха засыпает. Жена муллы, выпустив из клетки любимую серую кошку, кормит ее с руки, роняя крупные слезы на мягкую полосатую спинку.

      – Зулейха-а-а! – голос Упырихи слышится издалека, словно из подпола. – Зулейха-а-а!

      Сейчас, лечу, мама, лечу…

      Зулейха открывает глаза. Вокруг, в густом полумраке, едва разведенном дрожащим керосиновым светом, спят переселенцы. Потрескивает огонь в печи, изредка сонно взблеивают в закутке бараны. Дежурные сладко дремлют, прислонясь к стене и свесив головы на