Один день ясного неба. Леоне Росс

цыплячьи кости в суставах и обмакивала их в три разных маринада. Айо кое-как поднялся с перевернутого котла и подхватил со стола записи Салмони.

      Завьер снова попробовал тесто на вкус.

      – Дурачина, – заметил он в сердцах.

      Цыплячьи косточки хрустели.

      Айо постучал пальцем по бумажкам.

      – А знаешь, он прав.

      Хруст.

      – Это же всегда считалось обязанностью боголюбезного радетеля – делать обход острова перед всевозможными свадебными церемониями и прочими торжествами. Подношения людей повышают шансы молодой жены забеременеть! – Айо засмеялся. – Ох уж эта плодовитость простых крестьян! Ты легко отделался, Завьер Редчуз.

      Завьер терпеть не мог, когда ему напоминали о вещах, которые он и сам прекрасно знал. А Дез’ре для памяти целого поколения лишила обычай обхода традиционной церемониальности.

      – Я же десять лет назад сказал, что не работаю для богачей, – отрезал он. – Зачем он теперь ко мне привязался?

      – Он просто хочет победить на предстоящих выборах.

      Хруст.

      Завьер смазал тесто маслом и выложил на противень. Аромат свежевыпеченного хлеба встретит посетителей ресторана у самых дверей и заставит вспомнить запах маминой или теткиной выпечки. Старый трюк. Еда всегда пробуждает ностальгию.

      – Хм, – подал голос Айо. – Хотел бы я знать, чего он добивается.

      Му хмыкнула:

      – Кто-то наступает ему на пятки. Двадцать с лишком лет – он чересчур долго сидел наверху. Но люди не любят рисковать и начинать заново, с чистого листа.

      – Да уж, тут такие перемены начались бы! – поморщился Айо. – Неужели ты готов на такую глупость, а, Зав?

      Завьер сгорбился. Интиасар никогда не вмешивался в дела радетеля, ни разу за все это время; многие сказали бы, что ему повезло. И его протест сейчас показался бы мелкотравчатым. Люди просто хотели насладиться самой романтичной трапезой в мире.

      – Ведь ты берешь у него деньги и вообще, – сказал Айо.

      Он обернулся, чтобы возразить, но брата уже и след простыл; до его слуха донесся только его удалявшийся смех из коридора.

      А на следующее утро, когда у Му кончились помидоры, Завьер удивил их обоих, взяв нож и выйдя за дверь в сад – впервые за семь месяцев. Пройдя к грядкам помидоров, он почувствовал, как затрепетала на солнце кожа, и когда стал любоваться зеленевшей свежей листвой в саду и у него захватило дух, он почувствовал прилив восторга, точно с него сняли старую пожухлую шкуру. Он погладил ствол миндального дерева. Вспомнил, как Му высушивала миндальные лодочки, угощая ими потом цыплят во дворе и детишек, слоняющихся после школы по пляжу. И как намазывала ногти Чсе горьким соком алоэ, чтобы та их не грызла.

      Му была одной из многих, кто поддерживал его все эти долгие месяцы скорби.

      Когда он вернулся в кухню и Му взяла у него из рук теплые плоды, ее глаза были полны слез.

      – Пора, – сказала она. – Не теряй времени. Иди на этот проклятый пляж.

      Он еле шел к розовому песку: ему словно связали лодыжки, сердце отчаянно билось, на лбу выступила испарина.