Замуж за коня. Виктория Ом

p>– Папа, пожалуйста, люди же смотрят! – предприняла я очередную попытку вразумить его, заметив ошарашенные взгляды жителей Остловки – нашего маленького приграничного городка, в котором папа был бургомистром. – Опять слухи поползут, – увещевала я, нажимая на больные точки.

      – Срать я хотел на слухи. Хотел, но не могу, потому что о тебе уже чёрт-те что судачат, – выплюнул он, больно дёрнув меня за руку, которая чудом не выскочила из сустава и вовсе не оторвалась. – Одним слухом меньше, одним больше, это же как с достойными женихами: можно игнорировать, потому что есть ещё города в нашей стране, куда твоя слава не успела просочиться.

      Я захныкала, жалуясь на прострелившую плечо боль, но папа был глух к моим речам и не обращал внимание на слёзы, которые я старательно нагнала на глаза, искусав в кровь губы. Стальной хваткой впившись в запястье он волочил меня всё дальше и дальше от дома по кривым улочкам, самым коротким путём к главным воротам Остловки.

      Утро совсем не задалось: подняли ни свет ни заря и позавтракать толком не дали. А всё из-за того, что на вчерашнем благотворительном приёме в опере я смела отказать двадцать пятому просителю моих драгоценных запчастей: руки и сердца, конечно, с расчётом на богатое придание. Отцу абсолютно не понравилось моё заявление, что я достойна лучшего, чем сыновей владельцев банка, завода, мельницы и тем более старика Говарда Дака, который решил, что я отличная кандидатура на роль его пятой жены. Я не могла радостно воспринять перспективу ютиться с какими-то незнакомками на кладбище через год другой, потому что Говард Дак быстренько бы меня там прописал. Мне ли это не знать. С моим характером мало кто будет со мной церемонится, даже отец сломался.

      – Рано мне замуж! – попробовал другой довод, чуть не запнувшись о торчавший камень в мостовой.

      – Двадцать лет – рано?! – рявкнул отец, резко затормозив. – Твоя мать в двадцать тебя уже ходить учила. И лучше бы на этом и остановилась! – махнул он свободной рукой и потащил меня дальше, пропуская мимо ушей мои увещевания.

      Мы вышли, точнее выскочили на дорогу, ведущую прямиком к воротам. В этот час они уже были распахнуты: многие горожане уходили на реку, в лес и на поля, которые находились за надёжными стенами Остловки.

      – Пап, пожалуйста…

      Отец замедлил шаг, позволив мне перевести дыхание и осознать, как же сильно ноет рука, за которую он тянул меня всю дорогу.

      – Доброе утро, – обратился он к стоявшим на воротах парням. Те поприветствовали его, вытянувшись по струнке и приложив ладони к краям козырьков своих картузов.

      – Мы можем здесь весь день проторчать, лучше пошли домой и спокойно поговорим.

      – Я устал с тобой говорить, – рыкнул папа.

      – К нам только купцы иногда заезжают по делам, – наседала я.

      – Вот и отдам тебя за самого удачливого купца, – заявил родитель, подведя к воротам. – Кто-нибудь уже проезжал? – спросил он у стражей.

      – Нет, – ответил один из них.

      Папа выглянул за ворота, продолжая крепко держать меня за руку, не давая мне призрачной надежды на бегство. Широкая дорога бурым полотном простиралась вдаль, со временем истончаясь и превращаясь в точку. И из этой точки что-то двигалось к нам.

      Папа приложил ладонь ко лбу, прикрывая глаза от солнца, и вгляделся в даль.

      У меня сердце замерло в груди. Я последовала его примеру: приложила не обременённую отцовской бдительностью ладонь ко лбу и стала вглядываться в увеличивающуюся на горизонте точку.

      – Кто-то едет, – с облегчением выдохнул отец, опустив руку. – Так что недолго тебе осталось в девках ходить.

      – Пап!

      Щёки лизнул огонь. Стражники давились смешками – бесспорно, слова отца достигли их ушей.

      Время тянулось нестерпимо долго. Мы словно бельмо на глазу стояли перед распахнутыми воротами, ожидая гостя, только угощений, музыки и ковровой дорожки не хватало, чтобы обставить всё на должном уровне.

      Точка на горизонте медленно, но уверенно росла, приближаясь к нам. Наконец стало ясно, что это не торговый обоз, а не особо спешащий в Остловку путник, который не поддавался моим мысленным уговорам свернуть на одну из троп, уходящих в лес или в поле, а лучше к реке, чтобы там освежиться, не потеряв ни единой монеты в местном трактире или гостинице. С чужаков у нас три шкуры сдерут, не моргнув и глазом.

      От разглядывания дальнейших метаморфоз с серым пятном на горизонте нас с отцом отвлекла карета, подъехавшая к воротам. Кучер слезть с козлов, открыл дверцу и подал руку даме, помогая ей выбраться наружу.

      – Только не это, – простонала я, мечтая исчезнуть с лица земли.

      – Жаннет, не стоило тебе выходить из дому! – бросил отец, примчавшейся поглумиться надо мной даме.

      Оправив юбку, Жаннет раскрыла зонтик от солнца, так как микроскопическая шляпка на её огромной (частично из-за причёски) голове не могла справиться с этой задачей.

      – Милый, – приближаясь к отцу, проворковала мачеха, которая мне в сёстры годилась, – не стоит пороть горячку, она же твоя единственная