Юбилейное Вече. Станислав Николаевич Нагловский

Примерил их к будущему…

      ***

      Мрачные сумерки уходили долго. Дымчатая полоса перед глазами, вначале узкая, как лезвие серпа, ширилась и светлела медленно, много недель кряду. Постепенно появились звуки. Спина стала чувствовать твердь ложа. Пришли и другие ощущения, вслед им – мысли. Руки и ноги не шевелились, но глаза сквозь пелену нечёткого сознания стали различать близкие предметы. Над головой – низкий потолок. Брёвна плотно уложены, образуя круглый свод. У стены стол. Большой. Выскобленный так, что лучи солнца, падающие в келью из-за оконца, расположенного за головой раненого, отражаются от столешницы, как от блестящей свежей лужицы. На столе ничего лишнего. У края, ближнего к лежащему на деревянном топчане человеку, – кувшин и кружка. Почти весь стол занят книгами в жёстких переплётах и принадлежностями для писания. Посреди всех этих предметов – большая свеча в простом подсвечнике. Над ней на потолке – ровный круг закопчённого пятна.

      У стола – две скамьи. Старательно обтёсаны, чисты. В келье тишина. За стеной различимы звуки жизни. Первым был скрип колодезного журавля. Сердце вздрогнуло. Звук напомнил родную деревню. Семью напомнил. Мать, детей, жену. В каком далёком прошлом всё это было? И исчезло. Враз. Ночью, но не в страшном сне.

      Вероломный набег на языческое поселенье был алчным и изуверски жестоким. Во тьме жгли все дома подряд, освещая ими, как факелами, проулки земного ада. Убивали, насиловали, грабили. Но главное – мстили ему, Благомиру, жрецу. Достойно служившему своим богам – богам его племени, его народа.

      Благомир резко напряг тело, как тогда, когда отбивался от кучи упырей в обличье новообращённых христиан. Боль пронзила всё тело. Сознание отключилось. Сколько времени был в забытьи, не понял. Очнулся от негромкого стука двери и заботливого прикосновения ко лбу чьей-то тёплой ладони. Открыл глаза. Пелена сошла. Впервые увидел человека, который, как понял жрец, оберёг его от смерти. Конечно, с помощью его, Благомира, богов.

      Лицо человека строго. Скулы волевого лица туго обтянуты кожей. Высокий лоб чист. Волосы седы, седее не бывает. Глаза добрые и озабоченные. Голос глухой, тихий, уверенный:

      – Сын мой, рад я несказанно, что отошёл ты от тьмы безрассудства. Видно, Господь наш решил отодвинуть смерть твою, дабы к вере истинной мог ты обратиться.

      Благомир в гневе поднял голову. Глаза налились кровью. Слов не хватило для возмущения.

      – Остынь, сын мой. Успокойся. Тело твоё ещё неподвластно тебе. А дух и разум неспособны пока уверовать в Господне чудо твоего спасения. Мне понятен твой гнев на людей, принёсших тебе горе непоправимое. Но ты забыть их должен. Те люди не Христа, нашего Господа Бога всесильного, защищали, а свои земные делишки греховные вершили. И наказаны будут за то, горя в геенне огненной. Церкви не надобны смерти людские. У неё другой путь прозрения язычников. О том мы ещё поговорим. Но не сейчас. Теперь ты должен хлебца свежего поесть да водички освящённой испить. Сейчас их тебе принесу. Корешков полезных в лесу отыскал, настой тебе