След в след. Александр Вячеславович Щербаков

тетрадь и, не торопясь, словно пугался, что мысль в суетливой спешке забудется, сделал длинную запись. В отличие от товарищей Недбайлюк только пригубил самогон, к поставленной на подоконник кружке больше не прикасался, и в этой его отстранённости не было ни грамма показушности: Недбайлюк не жаловал пьянство вообще, а на работе тем более. Он с интересом проглядывал дела новоприбывших зеков.

      С плаца донёсся шум. Начальник режима глянул в окно, Шустов напряжённо следил за ним. В эти минуты с предзонника заключённых стали принимать лагерные конвоиры, всё началось снова, только с досмотром. Один из зеков упал, видимо, лишившись чувств. Те, кто стоял рядом, закричали, пытаясь обратить внимание конвоиров. На морозе все звуки ломаются: трудно иной раз сразу уразуметь, что происходит. Свалившегося арестанта оттащили от общих рядов, вахтенный надзиратель дёрнулся было в его сторону, но предусмотрительный Скрябин – он руководил уже здесь – жестом остановил его.

      – Не подходить! Только по номеру! – закричал он, бойко подчёркивая свой начальственный статус.

      Никто не осмелился ослушаться. Шмон* продолжался. Про обессилевшего зека тут же забыли.

      В кабинете продолжался доклад.

      – Ничего, у нас не забалуешь, – худой нос Недбайлюка заострился ещё больше. Он вновь что-то записал в тетрадь.

      – Так-то оно так! Всё равно лезут за колючки, как тараканы на крошки. В семнадцатом пункте три дня назад четверо ломанулись. Не знаю, взяли или нет. Меня прикрепили к этапу, что там дальше, не знаю, – сказал Шустов.

      – Семнадцатый – это где? – немного осевшим голосом спросил Кана-шидзе. В отличие от товарищей он слегка захмелел.

      – Ближе к Вихоревке на вёрст десять, наверное. Там одних политических уже сгуртовали, – уточнил устало Шустов.

      Недбайлюка радовал тот факт, что этап в основном состоял из зеков, осуждённых по пятьдесят восьмой: всего три повторника* ², столько же бэбэковцев*; бытовиков и уголовников кот наплакал, а бубновых* – всего один. Недбайлюк с интересом пролистнул дело «бубнового» и не только потому, что так полагалось по инструкции; эта уголовная каста с некоторых пор стала вызывать у капитана простое житейское любопытство. Раньше, ещё до работы в органах, уголовники подобного рода, представлялись ему отпетыми головорезами, очень ограниченными и озлобленными, уж точно не склонными к людским нормальным чувствам. Каково же было его удивление, когда, столкнувшись уже в лагерях с уголовниками высшей касты, он пришёл к выводу, что во многом насчёт них ошибался. Всё оказалось сложнее.

      На фото некто Лукьянов выглядел неприглядно: это был вор-рецидивист, чья тюремная биография начиналась ещё с царских времён, а далее старший лейтенант читал длиннющий «послужной список», где лихие разбойные нападения на заводские кассы и банки купеческих магнолий чередовались с мелкими грабежами уже советских торговых прилавков. При