Мир цвета сепии. Александр Гаврилов

– это, милый мой, неосмотрительно, да-с, – журил капитан, пока дежурный искал в столе мои ключи с бумажником.

      Я начал было оправдываться, но он меня перебил:

      – Да ладно, я ж понимаю: дело молодое, тем паче не женат. Ступай себе, Дима, поспи, – сказал он, вскинув ладони к плечам, будто сдавался перед правами моей молодости, и улыбнулся на прощанье. Меня его улыбка слегка нервировала: ростом он был пониже меня, но, когда улыбался, широко растягивая свои большие красные губы, я отчего-то чувствовал себя недомерком; казалось, он надо мной нависает, будто хочет меня своим улыбчивым ртищем обмусолить, поставить засос или ещё какую гадость сотворить.

      Я шагал к дому, с жадностью глотая прохладный воздух, в голове вертелось: «Ма-а-ка́, купли чиколатку!»

      Закончился май. По городу гуляли слухи о продуктовых карточках; пустели прилавки ― подступал кризис. Меня это тревожило, но не особо, как-то мимолётно – нет-нет, да и кольнёт беспокойство. Раздражали перебои с сигаретами.

      Я по-прежнему жил у Саши Розенберга. Аня уехала, но перед отъездом всё-таки «сорвалась». Часов в семь вечера я стоял на «Пятаке» с Леной Пономарёвой. Говорили – не помню уж о чём, – смеялись, потом я заметил, что Лена всё посматривает куда-то за моё плечо. Обернувшись, увидел Аню. Она стояла у заборчика и с делано беззаботным видом глядела по сторонам. Я, конечно, обрадовался: ясно было, чего она там стоит. Подошёл.

      – Привет, красавица. Кого дожидаешься?

      – Куда ты делся? К телефону не подходишь.

      – Думал, ты уехала. Дома давно уже не живу.

      – Нашёл кого-то?

      – Ань, ты чего хотела-то?

      – Нашёл, спрашиваю? – ноздри задрожали, прищурилась.

      Я пожал плечами.

      – Нет пока. Чего мне торопиться… Так чего хотела-то?

      – Чего, чего… Соскучилась – вот чего.

      Аня целеустремлённо и быстро шагала к моему дому. Я шёл чуть позади. Смотрел сверху на тонкую, чуть тронутую загаром шею, представлял её решительно сжатые пухлые губы и восторгался тому, насколько я был подвластен этому взбалмошному пятидесятикилограммовому человечку.

      Только зашли в комнату, вцепились друг в дружку и пали на кровать. Раньше случалось и мимо, на пол, падали, и на землю в ночном парке. Как бы обоюдный припадок случался. Мы такое незаурядное влечение иногда даже обсуждали, вроде бы посмеиваясь, вроде бы в шутку: почему так? О любви не говорили.

      Я лежу на спине; Аня мостится сбоку: рука у меня на поясе, голова – на груди.

      – Всё. Завтра едем, – говорит она. – Что, так и будешь молчать? – приподнявшись на локте, смотрит в лицо.

      – Что толку говорить? Всё равно по-своему сделаешь.

      – А ты взял бы да попросил…

      – О чём?

      – Ну, чтоб не уезжала. Валера вот умеет просить, – подняв брови домиком, она тянет нежно: – Ну пожа-а-алуйста…

      – Бе-е-е… Похоже?

      – Вот всегда ты так… насмешничаешь.

      Встаю с кровати.

      – Знаешь,