Радуга – 2. Александр Михайлович Бруссуев

глубоко и с удовольствием вдыхал свежий воздух, заканчивая мысленно формулировку вопросов, надлежащую для рассмотрения по возвращению.

      «Почему кельты и прочие друиды с филидами, считавшиеся язычниками, признавали христианских святых, да и сами иногда становились таковыми? Не Святой Ирландский Патрик, а кто-то с непроизносимым именем, но, тем не менее, самый истинный филид. Или вера, как таковая, шла не с юга, а опускалась с северов? Почему в речах доисторического друида-летописца Ульстера, именовавшегося Сенха великий, сын Аилиля, сына Маелхлода из Карнмага Уладского, запросто можно обнаружить слова на ливвиковском диалекте? Зачем на камнях дольменов резались кресты, схожие с теми, что в «петроглифах»? Почему сейды в своем общем расположении подобятся каменным лабиринтам Британских островов?»

      На полу холла пыли было по колено…

      Охранник, седой здоровяк, за своим рабочим местом медленно крутил головой из стороны в сторону, словно не узнавая вокруг себя ничего. Шея его покраснела, глаза округлились до неприличия, толстые пальцы рук нервно сжимались и разжимались на дубинке, лежащей перед ним.

      Что-то случилось? – спросил Шурик.

      Тот не ответил, но изображать из себя глубоко потрясенного человека перестал, задышал глубоко и ровно. Бывает, конечно. Может, съел что-то не то? Или с работы сообщили о сокращении штатов? Или первым узнал о принятии Закона о ношении оружия?

      Ты видал, сколько пыли образовалось? – оборвал задумчивость Шурика охранник.

      Шурик хотел, было, посокрушаться по этому поводу: действительно, что-то уж чересчур много, но не успел.

      Ты вот стоишь, пялишь свои линзы в меня, но ничегошеньки не видишь, – сказал здоровяк не очень дружелюбно, но и не враждебно. Безразлично так сказал. Встряхнул головой, как собака, и оказалось, что он нисколько не седой, а очень даже темноволосый. Словно белый пепел с себя скинул. Точнее – белую пыль.

      Так не бывает. Секунду назад чистота. А теперь, – он обвел перед собой полукругом рукой, указуя – словно прахом занесено. Думал, усыпили нас всех. Так нет. Часы идут, время прежнее, батарейка в телефоне не села. Столько пыли, а воздух чистый, будто и не в городе. Что скажешь, очкарик?

      Шурик не очень любил подобное обращение. Точнее – ненавидел.

      Можно было, конечно, возразить хаму за стойкой, можно было даже припугнуть жалобой начальству, но смысл всех этих телодвижений отсутствовал. Разобраться, кто круче, помериться длиной полномочий – что это даст? Охранник не поумнеет, порядочнее не станет, а вот у себя настроение безнадежно испортится. Поэтому Шурик мысленно сплюнул и решительно двинулся к выходу на улицу, игнорируя любые высказывания, коими продолжал бросаться здоровяк.

      «Я б тебе, инвалид умственного труда, сказал что-нибудь на друидском тайном жаргоне, Berle Fene, как они это дело называли, да пока что не знаю его, к сожалению. Да и не поймешь ты, обидишься, «по Фене» меня заругаешь, как принято в кругах твоего общения. В моей будущей Fene все слова