Весёлые рассказы про детей. Аркадий Аверченко

Нечипоренко. – А я хотел ответить урок на пятёрку. Как раз сегодня выучил…

      – Это верно? – спросил учитель.

      – Верно.

      – Ну, так я тебе поставлю… тоже двойку, потому что ты отнял у меня полчаса.

      Двуличный мальчик

I

      Авторы уголовных романов и их читатели не поняли бы странной двойственной натуры мальчишки Алёшки – натуры, которая в своё время привела меня в восхищение и возмутила меня.

      Авторы уголовных романов и их читатели прославились своей прямолинейностью, которая обязывала их не заниматься смешанными типами. Злодеи должны быть злодеями, добрые – добрыми, а если капелька качеств первых попадала на вторых или наоборот – всё кушанье считалось испорченным… Злодей – должен быть злодеем, без всяких увёрток и ухищрений… Он мог раскаяться, но только в самом конце, и то при условии, что, в сущности, он и раньше был симпатичным человеком. Добрый тоже мог стать в конце романа злым, бессердечным, но тоже при условии, что автор опрокинет на него целую гору несчастий, людской несправедливости и тягчайших разочарований, которые озлобят его. Ни в одном из таких романов я не встречал жизненного простого типа, который сегодня поколотил жену, а завтра подаст гривенник нищему, утром прилежно возится у станка, штампуя фальшивые деньги, а вечером вступится за избиваемого еврея.

      Человек – более сложный механизм, чем, например, испанский кинжал, вся жизнь которого сводится только к двум чередующимся поступкам: он или режет кому-нибудь горло, или не режет.

      Попадись автору уголовных романов Алёшка – он повертел, повертел бы его, понюхал, лизнул бы языком и равнодушно отбросил бы прочь.

      – Чёрт знает, что такое!.. Ни рыба ни мясо.

      В жизни не так много типов, чтобы ими разбрасываться…

      Я подбираю брошенного разборчивым романистом Алёшку и присваиваю его себе. Об Алёшке я сначала думал, как о прекрасном, тихом, благонравном мальчике, который воды не замутит. В этом убеждали меня все его домашние поступки, всё комнатное поведение, за которым я мог следить, не сходя с места.

      Мы жили в самых маленьких, самых дешёвых и самых скверных меблированных комнатах. Я – в одной комнате, Алёшка с безногой матерью – в другой.

      Тонкая перегородка разделяла нас.

      Я так часто слышал мягкий, кроткий Алёшкин голос:

      – Мама! Хочешь, ещё чаю налью? Отрезать ещё кусочек колбасы?

      – Спасибо, милый.

      – Книжку тебе ещё почитать?

      – Не надо. Я устала…

      – Опять ноги болят? – слышался тревожный голос доброго малютки. – Господи! Вот несчастье так несчастье!..

      – Ну ничего. Лишь бы ты, крошка, был здоров.

      – Ну-с, – важно говорил Алёшка, – в таком случае, ты спи, а я напишу ещё кое-какие письма.

      Было ему около десяти лет.

      Однажды я встретился с ним в коридоре.

      – Тебя Алёшкой зовут? – спросил я, вежливо, ради первого знакомства, дёргая его за ухо.

      – Алёшкой. А что?

      – Да ничего. Ну, здравствуй. У тебя мать больная?

      – Да, брат, мать больная. С ногами у неё неладно. Не работают.

      – Плохо