До третьей звезды. Михаил Лебедев

смена, талонов двадцать к вечеру выйдет, – лениво прикинула в уме Лена, докуривая «Приму». – Двадцать талонов – десять пачек сигарет в обменнике. Столько и не нужно, ещё и на тампоны останется. Хорошо, что тропики второй день идут».

      Опиловщицы не знали, что такое «тропики». Понятно, что А-100 – маленький манометр, А-120 – большой, на котором и больше подтёков металла после литейного цеха, которые стачивала напильниками бригада. Манометр в тиски – пройтись грубым драчёвым, подобрать основные дефекты личнёвым, шлифануть бархатным. Пять минут – и корпус готов к последующей покраске. И опять драчёвый, личнёвый, бархатный, драчёвый, личнёвый, бархатный, драчёвый, личнёвый, бархатный. Работа как работа. Талоны опять же – пусть не такие, как у револьверщиков с фрезеровщиками, но жить можно.

      А иногда в работу привозились манометры с фиолетовым клеймом «экспорт» или с жёлтым «тропики». Первые оценивались вдвое к обычным, вторые – втрое. Считалось, что к такой продукции относиться нужно более тщательно, но ОТК не шибко придиралось, процент возвратного брака был примерно таким же, как обычно, а талонов за ту же работу прибавлялось. На какой экспорт, в какие такие тропики могли отправляться эти манометры, изготовленные по древним советским технологиям, Лена не представляла, да и представлять не хотела. Талонов на круг выходило больше, а другой валюты на посёлке не было и быть не могло.

      Гудок к обеду накрыл гулкий шум механического цеха. Бригада побросала окурки в ящик с пожарным песком и потянулась в сторону раздевалки, где в металлических шкафах висели зимние бушлаты. Столбик термометра в трудовом поселении Звезда-3 сегодня показывал минус 32 градуса.

      Когда смена уже подходила к концу, на опиловочный участок заглянул мастер. Дед Никодимыч одышливо осмотрел пару корпусов с поддона готовой продукции, подошёл к Лене: «Стольникова, к начальнику цеха». Девки нахмурились – дневной план бригаде никто не отменял, – но смолчали: каждую могут дёрнуть к цеховому, и не грамоту вручать, а на неприятный разговор. Приятных разговоров с исправленцами у граждан начальников не бывает.

      – Садись, Стольникова, – начальник цеха тонким пальцем ткнул Лене на стул для посетителей, кивнул мастеру на соседний. Лена села, с рукавов робы на полированный стол посыпались крупинки металлических опилок. Никодимыч, деликатно кряхтя, устроился напротив, глянул в глаза коротко, непонятно.

      – Как она? – спросил начальник у мастера. – Кури.

      – Старательная, план выполняет, – Дед Никодимыч достал из кармана пачку «Космоса», закурил сам, протянул сигарету Лене, щелкнул зажигалкой. Пальцы у опиловщицы чуть дрожали. – Замечаний нет.

      Начальник кивнул, придвинул к себе бумагу на официальным бланке, надел очки. Он был сер и невзрачен до неприметности: тень отца Гамлета на его фоне казалась бы рыжим цирковым ковёрным.

      – В вашу секцию сегодня заселена Лечинская Нина Яковлевна, 37 лет, русская, статус общий, – в глаза цеховой не смотрел, смотрел в документ. – На соседнюю с тобой койку. Работать станет на зенковке, ваш участок. Приказано назначить тебя опекуншей. Условия знаешь – год минус.

      – В отказ, – Лене хватило пяти секунд на принятие решения.

      Начальник