Котдог. Светлана Тулина

до вечера, заранее чувствуя себя виноватыми во всём подряд. И перед всеми подряд. Омерзительнейшее зрелище. Так и хочется пнуть. Прямо по виновато выгнутой спине и пнуть, или пониже даже, пониже оно и удобнее, и педагогичнее – раз виновата, так получай! Виноватых всегда хочется пнуть.

      Нет, конечно, котов тоже иногда пнуть хочется. И ещё как хочется! За наглость, за вечное хамство, за мелкое подличанье, за учинённую лично тебе гадость. Тима того же, например, очень даже хорошо тогда попинали. Прямо по наглой рыжей морде. За то, что он любимую лежанку Степана своим дальнобойным фонтаном загадил. Степан как раз и пинал – другим-то зачем связываться? Не их же лежанка. Впрочем, и Степан пинал скорее для порядка – морда у Тима красивая, а Степан как раз к рыжим неровно дышит, то ли просто пожалел красоту портить, то ли с умыслом и прицелом на будущее. Впрочем, это только его касается, ну и Тима, конечно, Ксанту пофиг. Ему рыжие никогда не нравились. Но и пинать их ему вовсе не хотелось.

      А вот любую собаку пнуть хочется всегда. И всем. И Ксант вовсе не исключение. За эту их вечную готовность извиняться. За неизбывно жалобный взгляд. За постоянное желание услужить. За то, что они – собаки, и этим всё сказано…

      – Извини, – повторила меж тем девица в третий раз. И села, подняв на Ксанта жалобный взгляд, – Я тебя не заметила. Не думала, что тут кто-то… А ты кто?

      – Я? Ксант, – ответил Ксант веско, но кратко. В самом деле, не распинаться же ему тут перед этой инобережной дурой?

      – Ксант?.. Это из какой сворки? Извини, я что-то тебя не припомню… – Она нахмурилась, потом просветлела. – Ой! Извини! Я поняла – ты из сторожевого посёлка, из Прибрежного Схрона, да? Потому-то ты тут и оказался в такую рань… Ты на дежурстве был, да? А я тебе помешала? Ой…Извини, я не хотела…

      Ксант сморщился – скулы снова свело кислятиной. Если её не прервать – она, пожалуй, заизвиняет его до жестокой изжоги.

      – Я – кот.

      Уррф!

      Как хорошо!

      Сидит, молчит, глазёнки вытаращила, хлопает ими и – слава тебе, о Первый Пилот! – молчит! Не извиняется. Счастье-то какое!

      Спохватившись, поджала голые исцарапанные коленки, натянула на них майку. Даже порозовела слегка. Наверняка мамашка, сучка старая, много раз талдычила обожаемой доченьке, какие плохие мальчики эти ужасные коты. Так и норовят отобрать у породистой девушки самое дорогое!

      Ксанту стало смешно. И даже немного жаль эту дуру – мокрую, дрожащую, со слипшимися волосёнками и красными пятнами, вконец изуродовавшими и без того не слишком симпатичное личико. Ноги исцарапаны и перепачканы илом, одна сандалетка где-то потерялась. Знала бы она, насколько непривлекательно выглядит сейчас! Не то что порядочный кот – самый последний кобель, и тот не оскоромится!

      Может, если объяснить ей это – она успокоится и перестанет дрожать?

      Подумав секунду-другую, Ксант всё же не стал ничего объяснять. Юную Леди подобное объяснение вряд ли бы успокоило. Скорее уж – наоборот. А когти у Леди острые, даже у юных. И характер скверный.