Прими объятья стен. Укрывшись перьями

цветастые безделушки вроде калейдоскопа. То ли памятный хлам, то ли спасительные сновидческие ориентиры, утаившие в себе отголоски чужих мечтаний. Сохранившие отблеск сиюминутных грез и надежд, в которые можно было крепко вжаться. В которые можно было уйти хотя бы на несколько обманчивых мгновений.

      Стоит лишь только протянуть руку.

      Как тогда.

      Как прежде.

      Сладостное наваждение, привороженное калейдоскопом, предательски рассыпалось. Отпускало одурманенный разум Лиама, так и не позволив ему увидеть желаемое. Он вновь чувствовал свое изнывающее тело. Осознавал себя лежащим в неудобной позе посреди запустелой комнаты и лишь немного, совсем немного был где-то там, где ему хотелось быть больше всего на свете. Но чем больше он думал о подло ускользающем мороке, тем быстрее его рваные образы истлевали и превращались в ничто. Сон нельзя было удержать и насильно упрятать в тесную клеть. Не было такого узилища, не было аркана, не существовало осколка волшебного зеркала, способного вспороть суть предрассветных мгновений и выдрать оттуда блеск нерожденного сна, сокрытого на изломе всяческих смыслов.

      Пребывая в помрачении, Лиам не заметил, как слишком сильно сжал в своей руке трехструнный калейдоскоп. Хрупкая игрушка надломилась под столь ярым натиском и осколками небывалых линз вонзилась в ладонь юноши. Боль вмиг отрезвила его. Кровавой россыпью утянула обратно в действительность. Обуяла нестерпимой тишью мертвого дома, в котором он томился уже столько слипшихся воедино ночей.

      Раздраженный, Лиам поднялся на ноги и переступил через бортик чугунного резервуара, в котором напрасно провалялся столько времени. Запустелая ванна, поросшая то ли водорослями, то ли мхом, осталась позади него. Лишенная всяческих труб и здравомыслия она была лишь странной причудой юноши, ибо, выволоченная на середину комнаты она уже давно использовалась им скорее как лежбище.