Прими объятья стен. Укрывшись перьями

к сокрытым за веками мертвым, но еще живым глазам.

      Вот оно, мучительное сожаление, облекшееся в плоть. Наивное представление о счастливом будущем, которое так и не наступило. Будущем что было безжалостно выдрано из реальности и издевательски брошено в омут суеверного забытья. Но вот только неосуществленные грезы не умеют умирать. Они прорастают из почерневших сердец, продирают черепа мертвых изобразителей, упрямо цветут средь мраморной клети ребер.

      Птичник посадил одинаковые тела друг напротив друга. Раскрыл сомкнутые очи второго покойника, приближая тот неотвратимый миг, когда взгляд мертвеца будет уставлен сам на себя. Миг, когда зеркало сумеет совершить невозможное и отразит само себя.

      Птицы, будто пронзенные чем-то незримым резко смолкли и замерли в воздухе, став причудливым продолжением воспылавших созвездий. Окружающая действительность разошлась мириадами ветвистых трещин. Туго сплетшийся узел из зеркального стекла наконец раскололся на крошечные осколки. Перевоплощенные грани сожженных акварельных василисков, отнятых грез и оборвавшихся стремлений неостановимым валом разметало по всему необъятному свету, проклятием и благом вонзая их в тысячи неприкаянных душ.

      Овеянный дурманящим чувством, Птичник самозабвенно простер руку в неизвестность, и та, с восторгом приняла его, позволив пасть в объятья неведомого и рассеяться в нем без остатка.

      Все теперь было иначе.

      Казалось, что никогда и не было никаких сожалений, не было надзирателей, не было разбитых дней. Изнуренное тело больше не мучило Птичника, слова не теснили разум, сомнения не изгоняли в ломкие сны.

      В ту ночь он стал покачивающейся линией на чьем-то потолке. Саднящей трещиной в чьем-то зеркале. Болезненной идеей. Манией. Одержимостью.

      Лихорадочной мечтой из давно позабытого пламенного дня.

      Укрывшись перьями, прими объятья стен

      1

      Огромные белые ленты словно неприкаянные призраки кочевали среди мрака покоренного города. Нежный шелк их печально укрывал безжизненные дома и сочувствующе ложился на искалеченные улицы. Загадочно простирался куда-то ввысь, уходя от ищущего взора в недостижимую темень беззвездных небес. Бесцветные полосы лент являлись неотделимым продолжением всесильного ковена – были его безмолвными вестниками, слепыми ищейками, безучастными проводниками в посмертие. Влачась по заснеженным переулкам, они неспешно искали осколки уцелевших смыслов. Выжидающе замирали перед пустотой растрескавшихся окон и тревожно вздрагивали, стоило им почувствовать шаги смельчака дерзнувшего нарушить тишь вековечной ночи.

      Ковену были необходимы плоды фантазий уцелевших сновидцев. Их замысловатые изобретения, диковинные безделушки и недодуманные мысли. Ради них он безжалостно сдирал целые районы. В мгновение ока развоплощал кварталы, оставляя на их месте непостижимую чернильную пропасть.

      Сизый город