Психоэтика. Александр Лазаревич Катков

возможность позиционирования этических принципов как научных постулатов, игнорируя таким образом тезис Канта о том, что это, конечно, должна быть особая, новая наука и Новая философия. То есть вот этот столь блистательно прописанный им полюс вне-временности (вечного) и вне-пространственности (бесконечного) Шопенгауэр все же представлял как некую статику, что совершенно невероятно. И в то же время Шопенгауэр так и не прояснил для себя то важное обстоятельство, что отдельный сектор системы кодифицированных знаний или, правильнее сказать, информационного конгломерата, который и поныне выдают за науку, является не более чем узким фокусом репрезентации такого же крайне ограниченного плана объемной реальности. И поэтому нет никакого резона отказываться от пошагового познания и раскрытия этой чудесной и полной сюрпризов объемной реальности – к чему, собственно, и призывал Кант, – и тем более отделять эту сферу от подлинного предмета науки.

      Нельзя не сказать и о том, что склонность Шопенгауэра к эксцентричности и эпатажу – а эти особенности отмечаются не только Иодлем, но и многими другими исследователями – отнюдь не способствовали достижению достойного компромисса даже и в таких судьбоносных для науки вопросах, в то время как по своему гигантскому интеллектуальному потенциалу Шопенгауэр, безусловно, был к этому способен.

      Еще одной выдающейся работой, фрагмент эпистемологического анализа которой мы здесь приводим с целью прояснения сущностной основы понятия психоэтики, является эпохальный труд Эдуарда фон Гартмана «Сущность мирового процесса, или Философия бессознательного» (1869). В первую очередь отметим интересную деталь: «дотошный» Фридрих Иодль, на которого мы здесь ссылаемся, конечно, не прошел мимо фигуры Гартмана, но и не посвятил ему какого-либо отдельного раздела или фрагмента в своем энциклопедическом труде, а только лишь знаковую строчку в предисловии ко второй части книги. Здесь он пишет о том, что в свой анализ он намеренно не включил те учения, «о прочном значении которых теперь судить еще невозможно… это относится и к пессимизму Гартмана». Однако вопрос в том, что не только на рубеже XIX—XX веков, но и поныне учение Эдуарда фон Гартмана вспоминают достаточно редко по тем же самым причинам: в продолжении ста с лишним лет так и не было разработано удовлетворительного научного контекста, позволяющего выстраивать обоснованные суждения о значимости выдвигаемых Гартманом идей. В том числе – идей в области метафизики бессознательного и выводимых отсюда этических позиций, которые – при углубленном анализе их содержания – лишь с известной долей условности можно обозначить как «пессимистические».

      Итак, вначале о главных тезисах основного труда Гартмана. Здесь он впервые определил и сформулировал, как бы мы сейчас сказали, системные характеристики феномена бессознательного и обозначил перспективы использования