Не от мира сего. Александр Михайлович Бруссуев

В общем, древняя доска оказалась испорчена самым невосполнимым образом: она раскололась и развалилась на щепки. И то хорошо – иначе бы раскололась та самая голова. А это уже прискорбно для ее хозяина.

      Поп с тягостным стоном завалился навзничь. Сознание из него не исчезло, просто притупилась способность соображать. Когда же вся сумятица мыслей снова сформировала окружающий мир со всеми его радостями и невзгодами, лив был далеко.

      Иконописец выбежал за околицу села, перепрыгнул плетень и скрылся в лесу. То, что он повздорил с излишне самоуверенным попом – ничего страшного. По большому счету нет у него никаких претензий к распятью, что тот так самозабвенно холил и лелеял – пусть носит, что угодно. Поспорили, передрались – бывает, дело-то житейское, в вину ему это никто не вменит. Икону разломал – уже хуже, но тоже терпимо. Накажут, но жить можно. Вот за то, что сотворил со стражниками, не простят. Хоть вече собирай, хоть Правду пытай. Расквасил нос государеву слуге – все равно, что самому государю. Пощады не будет, чтоб неповадно было. Хоть какая сволота в стражниках числится – на это никто внимания обращать не будет. А не сволоты там не бывает. Прибьют, как пить дать, прибьют. Значит, надо бежать. Чем быстрее, тем лучше. Поспеть раньше погони к дому, собрать с женой нехитрое имущество, погрузить детишек на волокуши, впряженные в единственную кормилицу-корову и податься на север, или, быть может, к озеру Нево, что теперь все чаще Ладогой зовут. Только надо очень торопиться, пока погоня не собралась. И лив побежал настолько быстро, насколько мог.

      А молодой поп, взбешенный до неприличия, ничего более умного придумать не мог, как броситься вдогонку. Перед этим он, правда, пытался поднять стражников, но те бегать отказались. У них был свой расчет: выпытать, кто таков этот лив, где живет, сообщить своему главарю о случившемся бунте, вооружиться и пойти всем скопом, чтоб взять преступника под стражу до суда. Ну и побить его, как следует. На суде не обязательно здоровым быть, все равно потом тому помирать. А не найдут виновника, имущество возьмут, жену под стражу, детей – сам придет, как миленький.

      Поп терять время не мог, он забежал в церковь, схватил топор и побежал в погоню. Куда бежать – он знал не особо, но, обладая пылким воображением, предположил: «В лес!» До леса по кратчайшему пути священник добежал быстро, но тот оказался не прозрачным, а темным и непролазным. Поплутав немного среди берез и осин, чуть не заблудившись, пришлось ему признать, что эдак запросто можно пропасть и самому, если ринуться в чащу сломя голову. Тогда поп залез на самое высокое дерево, что отыскал поблизости, то есть сосну, перепачкался смолой и окинул взором пространство. Сразу же закружилась голова, и стало очевидно, что дерево это качается от ветра, как былинка в поле. Ни лива, ни следа не видать, только тошнить хочется.

      – Проклинаю тебя, лив! – закричал он, задрав голову к небу. – Проклина-юууууу!

      Былая еда полетела к земле, но застряла на разлапистых сучьях на радость муравьям,