Мания встречи (сборник). Вера Чайковская

никому не известный. Кроме ну самых, самых…

      Он позвонил в тот же день, опасаясь, что решимость его покинет. Только вернулся домой из музея и еще даже не снял своей красивой золотисто-бежевой рубахи. Уже вечерело. Весь этот день в музее он репетировал разговор. Няня звала его из кухни – поесть «картошечки в мундире». Пока горячая.

      Он услышал:

      – Вы? Приезжайте!

      – Когда?

      – Как – когда? (В голосе Тани послышалось уже знакомое ему раздражение.) Сейчас!

      Тураев, очень уставший за день, голодный и вообще неохотно куда-либо перемещающийся из двух своих нор – музея и квартиры, – не возразил ни слова. Конечно, поедет! Раз Таня зовет. Это ведь звала и трубила в рог новая жизнь, которая с потерей глиняной головки словно бы испарилась, истаяла. Машинально пригладил или скорее распушил щеткой, лежащей на подзеркальнике, волосы, как теперь делал каждое утро, вспоминая Таню, сказал няне, что постарается поскорее вернуться, и вышел в почти что ночь, хотя сумерки начала лета были еще светлыми. Но он давно уже никуда не выходил в сумерках.

      Хромая, он дошел до шоссе и остановил легковушку. Шофер, наблюдавший в зеркальце, как он, кряхтя, садится на заднее сиденье, сочувственно поинтересовался, есть ли у него инвалидность. Вот его тесть так же мается. Знал бы шофер, что этот «инвалид» едет на свидание. И с кем? У Тураева сердце выпрыгивало от возбуждения и ужаса. А вдруг она его прогонит? А вдруг все закончится?

      Таня в тот момент жила на какой-то «чужой» даче, спасаясь от нежеланных гостей и поклонников. Дача по Ярославскому шоссе была недалеко от Москвы, и шофер домчал его, когда сумерки еще длились. В дачном поселке зажглись фонари. Тураев выскочил из машины в самом начале улицы, не доехав до Таниной дачи. Он хотел пройтись. И тут же он окунулся в какой-то совсем иной мир – тут иначе дышалось, иначе пахло. Тут видны были небо, звезды. Тут благоухали за изгородями кусты жасмина, любимого Тураевым с детства. Словно ему решили показать уголок рая, где он хотел бы быть после жизни. Все его чувства были обострены, душа трепетала от умиления и страха. И словно из какого-то давнего детского воспоминания за ним по тропке бежал белый щенок, особенно белый в темноте, как немыслимо белы цветы душистого табака, и тыкался глупой мордой в его ботинки. В конце концов Тураев не выдержал, подхватил щенка и стал его раскачивать в воздухе, а тот облизал ему все лицо. Но тут из какого-то двора раздался свист, щенок навострил уши и, отпущенный Тураевым, важно потрусил к своему дому.

      Тураев же, судя по номерам дач, приближался к Таниной. От волнения он снова захромал. Таня стояла у калитки, освещенная уличным фонарем. За ней тонула в массиве темной шелестящей зелени освещенная огнями небольшая дачка-теремок.

      – Вы хромаете?

      – Ничего. До свадьбы заживет.

      – А вы собираетесь жениться?

      Он запнулся и хотел что-то сказать,