Подкидыш для Цербера. Елена Соловьева

такого заявления я чуть было не поперхнулась застрявшими в горле злыми словами. Мне хотелось как-то исправиться, попросить прощения. Но он, похоже, не обратил на мой всплеск внимания.

      – Ничего, что обратилась на «ты»? – примирительно спросила я.

      – Так даже лучше, – не смутился Сандро. – И не скрывай своих эмоций, это нормально.

      Я задумалась, неотрывно глядя на итальянца. Но свое лицо он то и дело закрывал камерой, чтобы сделать новый снимок. И каждый раз, когда слышался щелчок, он улыбался. Озаренное вспышкой, его лицо становилось по-мальчишечьи милым, теряло отстраненное выражение.

      Странный он. Сидит рядом с молодой девушкой и даже не пытается заигрывать, да и разговор у нас не клеится. А я-то, наивная, считала себя букой. Но скоро мне надоело молчать.

      – Могу я спросить?

      Он кивнул и сделал новый снимок. В тусклом свете заходящего солнца призрачными звездами блеснули его глаза.

      – У тебя почти нет акцента, – начала я. – Ты часто бывал в России?

      Кажется, мой вопрос не понравился Сандро.

      – Моя мать была русской, – признался он спустя пару минут. – Сперва она учила меня языку. Когда ее не стало, я продолжил заниматься самостоятельно – в память о ней. Да и язык красивый, образный.

      Я порадовалась: все же человек, так трогательно рассказывающий о матери, не может быть маньяком. На лице Бруни отобразилась такая искренняя тоска, что мне захотелось его пожалеть. Как-то утешить.

      – Прости, – растерянно пробормотала я. – Если тебе тяжело об этом разговаривать, то найдем другую тему. Хочешь?

      Снова щелчок камеры и вспышка. Робкая улыбка и быстрый взгляд в мою сторону. Такой пронзительный, что мне стало не по себе. Не то от смущения, не то от желания броситься в объятия этого зажатого, но такого чувственного мужчины. Да что со мной происходит?

      – Ты не такая, как девушки до тебя, – сообщил мне Сандро. – Они любили рассказывать о себе, просили подарки, но никогда не спрашивали. Мое прошлое их не интересовало.

      «Так они и не были сотрудниками спецслужб, – ужаснулась я про себя. – И наверняка больше заботились о том, чтобы хорошо получиться на снимках. А не выпытывали информацию».

      – Расскажи мне о своей работе, – попросила я, усаживаясь поудобнее. – Почему тебя так манит к местам катастроф и как удается прибыть на место раньше жертвы?

      Бруни изменился в лице. Кажется, я поторопилась с вопросами и была слишком прямолинейна. Как говорит Николаич, раньше времени вынула из рукава козырь. И попалась.

      – Прости, но я не люблю обсуждать эту тему, – заявил Бруни, делая новый снимок. – Вообще не люблю разговаривать.

      – А как же ты общаешься с другими людьми? – удивилась я и подалась вперед.

      – С ее помощью, – он предъявил свою фотокамеру. – Выражение лица, поза, походка – все это выражает чувства человека лучше, чем тысяча сказанных им слов. А главное, ее информация всегда правдива. Камеру обмануть невозможно.

      Он говорил о камере, как о живом существе.