Седьмое правило академии Левендалль. Ульяна Гринь

      Конец моего долгого пути. Столица империи, город, ослепляющий великолепием и богатством, манящая мечта всех девушек провинции… Я схватилась за застёжку лифа, с облегчением нащупала твёрдый квадратик и выдохнула, пытаясь унять биение сердца.

      Не забыла ли я чего-нибудь?

      «Держи вещи при себе».

      Первое напутствие, которое дала мне сестра Каллен, я выполняла неукоснительно. При выпуске мне дали саквояж, в который легко уложились немногочисленные вещи. К нему прилагалось портмоне в тон. Оба были в царапинах и потёртостях – откуда сиротам брать вещи, как не из материальной помощи монастырю, оказанной благотворителями и добрыми согражданами? Портмоне я спрятала на груди, предусмотрительно зашив несколько самых крупных монет в пояс платья, а саквояж держала на коленях всё время, пока ехала в тряском дорожном экипаже. Пассажиров было немного, всего трое, можно было при желании засунуть багаж под сиденье, а то и оставить на нём, но я свято исполняла наказ сестры Каллен.

      Она застращала меня так, что и самой страшно стало. При этом у неё на глазах я видела искренние слёзы – жалости, что любимая ученица едет так далеко от дома. Монашка боялась за меня, а я дрожала от нетерпения – так хотелось увидеть столицу империи, так хотелось вдохнуть немного воздуха свободы, прежде чем работа захватит меня целиком.

      «Ни с кем не разговаривай без нужды».

      Уж не думала ли сестра Каллен, что я стану болтать без продыху каждому встречному и поперечному о своей жизни? Нет, в приюте и пансионе нас приучили к скромному молчанию, и нарушать привычки я не собиралась. Все думали, что я приму послушание, а затем постриг в родном монастыре, но я не могла посвятить себя служению Скорбящей. Даже если это казалось наилучшей дорогой, по которой девушка без семьи и родных должна была пойти.

      У меня были другие цели.

      Я всегда хотела учиться и работать. Мир огромен и прекрасен – как можно запереть себя в монастыре? Моё призвание – служить людям, воспитывать детей, прививать им тягу к наукам и искусству. Поэтому мать-настоятельница дала своё святейшее благоволение попробовать поступить в столичный пансион гувернанток.

      «От вокзала иди на улицу Карспель, у храма поверни налево, и через минуту окажешься в пансионе».

      – Тпру-у-у!

      Первый кучер резко натянул вожжи, и лошади встали, храпя и глухо цокая копытами. Я крепче прижала к себе саквояж, вспомнила, что собиралась следовать примеру других пассажиров, и вжалась в сиденье, глядя, как мужчина с бакенбардами, сопя, вылезает наружу. За ним вышла и женщина, похожая на послушницу, потом молодой ремесленник, который всю дорогу бросал на меня заинтересованные взгляды. Ну, и мне пора.

      Святая жена, какой город! Высокие, в три этажа, дома! Лошади, лошади! И ни одной коровы! А людей сколько! Одеты как! Какие у дам платья! А у господ трости с вычурными набалдашниками…

      Я двинулась вперёд, следя за попутчицей – куда она пойдёт. Но женщина быстро скрылась в толпе. Сразу стало неуютно, как будто меня бросили. Надо встряхнуться и начинать привыкать. Ведь, если я поступлю в пансион, столица станет моим домом на долгие полтора года! Не дело шарахаться от напористых горожан и от больших карет! Ну же! Вперёд. Надо искать храм на улице Карспель.

      Но всё было зря.

      Твёрдые выпуклые камни улицы непривычно отдавались в ступнях через тонкие подошвы ботинок. Люди спешили мимо, не заботясь о том, что я на пути, толкали, не извинялись и бежали дальше. Зазевавшись, чуть не попала под копыта лошади, хорошо, что кучер вовремя осадил и сердито выругался, помянув мою мать и всех женщин в родне до седьмого колена. Оскал жёлтых зубов вредной коняги прямо у лица заставил меня отскочить в сторону с резвостью горной козы. Сама я горных коз не видела, но сестра Каллен рассказывала на уроке естествознания, что прыгают эти животные – будь здоров!

      Экипаж резко тронулся, за ним проехал второй, окатив меня грязью из-под колёс. Ах, вот несчастье! Юбку забрызгал! И оттереть нечем! Как же я в таком виде покажусь приёмной комиссии?

      Мне стало холодно, потом бросило в жар. Аж слёзы из глаз от такой несправедливости! Я отошла чуть в сторону, прислонилась к каменному парапету, раскрыла саквояж и растерянно перебрала пожитки. Платочки в пансионе не полагались. А блузку пачкать жалко! И уж тем более смену белья…

      – Поберегись! – крикнули над ухом, и я, подхватив саквояж, снова отскочила неизвестно куда. А над головой полыхнуло голубым светом, раздался громкий хлопок, и на парапете появился молодой человек в щегольском тёмно-синем мундире с золотыми лампасами и золотыми же эполетами. Поправив фуражку с ярко блеснувшей кокардой, он посмотрел на меня сверху вниз с прищуром, а я, наморщив лоб, перебралась ещё дальше. Мужик, на которого я наткнулась, буркнул:

      – Ходют тут всякие, понаехали… Чё ходишь под порталом, а ну сметёт голову?!

      – Простите, пожалуйста, – испугалась я. – Я никогда не видела порталов! Только приехала в столицу… Простите!

      – Спаситель простит, – пробурчал мужик. – Иди, иди, не стой тут! Храм подальше будет, иди.

      Я кивнула