Книга Часов (сборник). Райнер Мария Рильке

х – не в счёт:

      застыв, каменеет путь.

      Лишь к зрелому зрению притечёт

      вещей вожделенная суть.

      Ничто же мне мелко. По золоту лью –

      огромным пишу всё равно,

      любя, дорожа им, не ведая, чью

      душу отпустит оно.

      Круги моей жизни всё шире и шире –

      надвещные – вещие суть.

      Сомкну ли последний? Но, видя в мире

      суть, я хочу рискнуть.

      Покуда вкруг Господа, башни веков,

      не вскинется дней моих тьма…

      Не знаю лишь – сокол я, вихрь с облаков,

      высокий ли стих псалма.

      Я помню братьев, что в сутанах строгих,

      в монастырях, где лавр цветёт весной…

      О юных грежу Тицианах многих,

      Мадоннах их. – И в них пылает Бог их

      Неопалимой Купиной.

      А в самого в себя склоняясь, вижу:

      Мой тёмен Бог: в меня пустивши корни,

      безмолвно ими пьёт мои же соки.

      Всего и помню я, что к выси горней

      Его теплом расту, оставив ниже

      побеги – там, где ходит вихрь высокий.

      Твой образ пишем мы не выбирая:

      Ты – Свет Рассвета, брезжащих Начал.

      Из тех же чаш, где краски, растирая,

      мешал святой, лучи сияют Рая:

      берём их – в них Тебя он умолчал.

      Мы воздвигаем пред Тобой иконы:

      в тысячи стен – один иконостас.

      И если сердцем видим, умилённы, –

      в ладони лик Твой прячем в тот же час.

      Люблю мечтать на грани помраченья,

      когда в глубины погружаюсь духа,

      что жизнь прошла, как в давних письмах глухо

      упоминание, как без значенья

      туманный смысл преданья и реченья.

      Тогда пространства вечного черты

      я вижу вдруг, где жизнь вторая в силе.

      И я расту из темноты,

      шумя ветвями на своей могиле,

      где вижу сон, что видел мальчик, или

      – так мощно тёплыми корнями схвачен –

      печально пел, и в пенье сон утрачен.

      Господь, сосед, когда тебя бужу

      сердцебиеньем, Боже, – замираю:

      услышу ли Твоё дыханье? Знаю,

      ведь Ты один. Я в зал вхожу.

      Кто даст воды Тебе? Я – рядом, весь

      вниманье, слух. И – жаждущий – Ты всюду.

      Не сплю я, слушаю. Яви мне чудо.

      Я – здесь, я – здесь!

      Случайно мы разделены стеной,

      но тонкой, Боже. Слух что страх:

      я позову, иль это голос Твой – она во прах

      падёт, хоть голос тих.

      Стена во тьме – из образов Твоих.

      Имён Твоих. Икон. И вот – лампада:

      чуть вспыхнет свет, каким должны гореть

      глубины духа, чтоб Тебя узреть, –

      свет бьётся тщетно в серебро оклада.

      И чувствам, вне Тебя, погаснув, надо,

      как на чужбине, тихо умереть.

      Когда б хоть раз так в сердце тихо стало…

      И всё случайное, всё, что мешало,

      всё приблизительное, хохот рядом,

      все чувства с их неугомонным адом,

      я смог бы выгнать бодрствующим взглядом…

      Тогда б я мог Тобой, Единым Садом

      тысячелистным, на краю Вселенной –

      на миг улыбки мимолётной – стать,

      чтоб жизни всей вернуть Тебя мгновенно

      как Благодать.

      Живу, под веком подводя черту:

      И вихрь – с листа, где Бог, и ты, и я

      всё исписали. Кто ж тот ветер – чья

      рука листает книгу на лету?

      Сверкнёт зарница со страницы новой –

      и снова целого даны черты.

      Безмолвные, друг друга силы Слова

      оглядывают, как из темноты.

      Я вычитал из Слова Твоего

      безмолвного, из жестов понял,

      какими Ты лепил нас, мял в ладони

      (лучистые, теплы, премудры жесты) –

      Вслух было: жить! А умирать… и здесь Ты

      запнулся, тихо повторяя: быть.

      Но человек не умер – нет, его

      убили. Бездна нам открылась вместо

      сфер, не сумевших всплыть:

      ведь только крик был, больше ничего.

      А голоса,